Англо-американские группировки стоят в Лимбурге, Гисен-Ашаффенбурге и в предместьях Франкфурта.
С утра налеты, во время которых я частично работал в саду, частично за рабочим столом, размышляя, что каждый из грохочущих вихрей, сопровождающих свист бомбежки, отзывает людей дюжинами, возможно сотнями, — в том чистом ландшафте кошмаров без возвышенностей, откуда подается absolutio in articulo mortis.[329]
Нужно признаться себе и в том, что эта бойня вызывает в мире удовлетворение. Немец находится сейчас в точно такой же ситуации, в какой находились в Германии евреи. И все же это лучше, чем видеть его неправым властелином; его несчастью можно посочувствовать.
Кирххорст, 29 марта 1945
Пятидесятый день рождения. Середина жизни, если ее измерять не локтем, а взвешивать на весах. И все же в нынешнем столетии это — почтенный возраст, если подумать о долгом опасном восхождении, выпавшем особенно на долю тех, кто не щадил себя и в обеих великих войнах стоял на опасных постах: в первой — в вихрях войны техники, во второй — в темных хитросплетениях демонического мира.
Новый год жизни начался с одинокого ночного бдения, во время которого я устроил себе небольшой праздник, прочитав следующие тексты:
1. 72-й псалом.
2. Гёте, «Орфические праслова».
3. Дросте-Хюльсхоф,{214} «Чистый четверг».
4. Иоанн Кристиан Гюнтер, «Утешительная ария».
Стихи Дросте описывают один из старых, тайных утесов моей жизни и одновременно властно призывают к смирению. Поэтому они особенно подошли для двойного празднования — по случаю дня рождения и по случаю Чистого четверга.
В «Утешительной арии» тоже есть удивительные места, как, например, такое:
В срок на пальме будет плод,
Будет в срок цвести алоэ;
В срок печаль твоя пройдет
И забудешь зло былое;
Будет радость течь, как сок,
Будет, будет — дай лишь срок.
После полудня пришел Розенкранц, вместе мы посадили буддлею, как приманку для бабочек, и чуть позже — генерал Лёнинг, вчера в Ганновере лишившийся квартиры вместе со всем имуществом. Однако нынче такие вещи волнуют едва ли больше, чем прежде — переезд. Перпетуя приготовила богатый стол и достала не только вино, но и бутылку шампанского, так что у нас получилась веселая трапеза.
Кирххорст, 1 апреля 1945
Американцы в Брилоне и Падерборне. На улицах нарастает какое-то беспокойство, лихорадка, означающая приближение фронта. Крестьяне закапывают серебро и продукты и готовятся к уходу на болота. За деревней выкапывают защитные траншеи. Если, как запланировано, между расположенными в районе Штелле крупными батареями и надвигающимися на Штелле танками развяжется сражение, тогда с деревнями и усадьбами, пережившими Тридцатилетнюю войну, будет покончено. Я прошелся по дому, заглянув в разные помещения, в частности в свой кабинет и библиотеку.
Эрнстель. Когда в семье кто-нибудь умирает, это может означать, что как бы на случай приближения больших опасностей высылается форпост. Ибо там господствует знание; мы же ситуации не знаем.
Начал: Ивлин Вуд, «От морского кадета до фельдмаршала», главным образом для знакомства с английским флотом, который относится к великим учреждениям и чеканным формам нашего мира, подобно ордену иезуитов, прусскому Генеральному штабу или городу Парижу.
Книга начинается с осады Севастополя; Вуд участвует в ней в качестве кадета одной из высадившихся батарей H. М. S. «Queen».[330] В течение последних лет я наталкивался на изображение этого эпизода в разных книгах, например у Толстого и Галифе. Не случайно, что по-настоящему тяжелая и горестная сторона современной войны, где проступают ее качества и где она становится сплошным страданием, сразу же и со всей мощью выявляется в событиях, которые разыгрываются в России. Это ощутимо уже в 1812 году; в битве народов при Лейпциге русская черта проявляется так же отчетливо. Крымская и русско-японская войны предваряют все ужасы последующих войн техники, и наши глаза лицезрели тогда такой же невообразимый ад, как сталинградский или второй севастопольский. Когда Шпенглер предостерегал от всякой войны с Россией из соображений пространства, то он, как мы могли убедиться, был прав. Еще сомнительней каждое из этих нашествий становится по причинам метафизическим, поскольку приближаешься к одному из величайших носителей страдания, к титану, гению мученичества. В его ауре, в сфере его власти делаешься сопричастным такой боли, которая далеко превосходит всякое воображение.
И все же мне кажется, что немец там кое-чему научился, приобрел кое-какой опыт, — я чувствую это иногда по разговорам с солдатами, вырвавшимися из подобного котла.
После полудня разведывательная прогулка с Фрицем Майером по Ольдхорстскому болоту. В саду увядает второе цветение года, — мне особенно по душе ковер из нарциссов, фиалок и анемонов. Свечение двух преобладающих цветов, благодаря участию белого, только усиливается. Словно излучается скрытая гармония целого и его частей; возможно, в игре красок присутствует та же истина, которая явлена в теореме Пифагора.
Кирххорст, 3 апреля 1945
Перед штурмом. После полудня пришел генерал Лёнинг с Дильсом, освобожденным из тюрьмы, чья жена, сестра Геринга, с ним развелась. У Дильса было хорошее настроение; Лёнинг упрятал его в униформу летчика-ефрейтора. Потом явился унтер-офицер с письмом от Манфреда Шварца, чтобы сделать копию с воззвания о мире; Манфред хочет взять ее с собой в Южную Германию. По-видимому, воззвание начинает действовать само по себе и независимо от автора.
Одновременно я принимал в библиотеке командиров фольксштурма для раздачи приказов. В последние недели мне не удалось записать подробности, в высшей степени напряженные и запутанные. Фольксштурм — организация партии; его действиями она руководит из Бургдорфа. В функции фольксштурма входит также сотрудничество с бургомистрами, предводителями крестьянства, «Трудовой повинностью» и военными объединениями. Это ведет за собой уйму неприятных контактов. Приближение катастрофы обнажает их еще больше. Как сообщает радио, у многих местных правителей замечена тенденция сводить счеты с жизнью при помощи пистолета. Это вызывает уважение, но является своего рода и дезертирством. Не хотелось бы содействовать их стремлению облегчать себе развязку подобным способом, да еще за свой собственный счет.
Все командиры фольксштурма — владельцы усадеб; гвельфы как этническое единство представляют собой последнюю политическую реальность в этом пространстве. Мы обсуждали с ними строительство противотанковых сооружений. На прощанье, как бы уйдя в свои мысли, кто-то растерянно заметил: «Усадьбы нужно сохранить». От нас это, правда, не зависит. Но у меня осталось впечатление, что каждый приветствовал это от всего сердца.
Кирххорст, 4 апреля 1945
Впервые мне приснился Эрнстель — по крайней мере в том слое, какой охватывается воспоминанием. Он был при смерти, и я обнимал его. Я слышал его прощальные слова, одновременно в них скрывалась надежда на свидание.
Кроме него, облаченного в темно-синюю матросскую форму, мне снился также Пфаффендорф, мой товарищ по первой мировой войне. Его характер, сохранив свой тип, изменился. Он стал нотариусом в заштатном городишке и устроил для меня банкет, на который явилась уйма странных и чем-то испуганных гостей. Проснувшись, я вспомнил, что он, кажется, находился в Касселе, захваченном вчера после краткой, но ожесточенной битвы.
Утром меня навестил фельдмейстер крупной батареи и поинтересовался, как я собираюсь обеспечивать боеготовность фольксштурма, если появятся танки. Поскольку у меня есть на этот счет собственное мнение, то я ему сказал, что надеюсь на подкрепление и оружие. Тут он раскрыл мне свой план: дальнобойными орудиями «утрамбовать» лагеря военнопленных, как он выразился.
Поскольку сумасшедшим следует, по возможности, возражать с помощью их же собственных доводов, то я ему ответил, что подобными действиями он достигнет только обратного, — лагеря развалятся от первых выстрелов, и доведенные до отчаяния лагерные обитатели заполонят всю страну. Но затем заявил ему открыто, что буду сопротивляться этому силой, призвав население. В его лице я познакомился с человеком, соединяющим в себе тупость с жестокостью, что в нашем мире не такая уж редкость. Типологические черты характеров, обеспечивающих грубый исторический процесс, скомпонованы по следующему рецепту: технический ум, глупость, добродушие, жестокость, всего по четвертинке, — вот смесь, не ведая о которой никогда не поймешь противоречий эпохи.
