Но, как говорит в своем панегирике Монтальван, Лопе ожидало еще одно печальное событие, принесшее ему много горя: «За год до смерти его постигли два несчастья, будто бы одного не хватило бы на одну жизнь, и они погрузили его в ужасную меланхолию». Первое горе принесла дочь, второе — его сын Лопе Феликс, младший брат Марселы, монахини ордена босых кармелиток. Они родились от связи Лопе с прекрасной актрисой Микаэлой де Лухан. Этот сын был единственным из незаконнорожденных детей Лопе, которого он признал официально во время пышной церемонии крещения, состоявшейся в Мадриде перед толпой друзей и перед крестными ребенка, которыми были весьма известные особы из мира литературы и искусства.
Мы не располагаем никакими сведениями о жизни Лопе Феликса, жившего, несомненно, со своей матерью, после того как Микаэла де Лухан и Лопе расстались и вплоть до 1613 года, когда после смерти доньи Хуаны Лопе взял его к себе. Из писем, адресованных герцогу Сесса, известно, что Лопе Феликс очень быстро стал предметом особых забот и серьезных тревог для отца по той причине, что ему были свойственны капризы и чудачества, мимолетные увлечения и непостоянство, а иногда и безответственные, отчаянно-смелые выходки.
Лопе Феликс с успехом попробовал себя в поэзии в возрасте тринадцати лет, во время тех литературных состязаний, что организовал его отец в 1620 году в честь причисления к лику блаженных Исидора-землепашца. Но Лопе Феликс, будучи человеком крайне непостоянным, так и не стал совершенствоваться далее в литературе. Его необдуманные поступки, а вернее, его серьезные проступки даже вынудили отца прибегнуть к помощи исправительного дома, известного в Мадриде под названием «Нуэстра Сеньора де лос Десампарадос» (Богоматерь беззащитных). Амарилис тоже пыталась повлиять на него, со свойственной ей нежностью и деликатностью старалась сгладить глубокие разногласия между отцом и сыном и вернуть былую гармонию их отношениям, и иногда ей это удавалось.
Однако в пятнадцатилетнем возрасте Лопе Феликс решительно склонился к карьере военного. Благодаря поддержке отца он получил, несмотря на юный возраст, чин младшего лейтенанта и собрался присоединиться к войску маркиза де Санта-Круса, сына прославленного Альваро де Басана, под знаменами которого Лопе делал свои первые шаги в военной карьере на Азорских островах. Вскоре Лопе получил известия о сыне, причем весьма лестные, ибо его отвага изумляла всех. Лопе Феликс выказал смелость и талант воина, в особенности отличился он во многочисленных морских сражениях, которые испанцы тогда вели против голландцев и турок. Его даже вскоре должны были представить к чину капитана, как вдруг по странной прихоти он принял решение вернуться в Мадрид. Но насколько Лопе Феликс отличился в армии, настолько же запятнал свое имя в столице. И если отец гордился подвигами сына на полях сражений, то из-за его проказ и ночных похождений в Мадриде впадал в страшный гнев. Когда-то Лопе Феликс колебался между литературным поприщем и соблазнами военной службы, но теперь хотел для себя более легкой судьбы: он возжелал предаться милостям и случайным прихотям фортуны. И фортуна, которая, по его мнению, должна была принести ему богатство, однажды приняла вид некой сладкоголосой сирены, манившей его попытать успех в «морской авантюре» особого рода. Если одно время Лопе Феликса влекли «поэтические перлы», то теперь он решил заняться поисками жемчуга настоящего. В то время жемчуг сводил с ума весь Мадрид, и некоторые предприимчивые люди хотели извлечь приличный доход из этой всеобщей страсти. Более всего тогда ценился жемчуг, добытый в Карибском море, где как раз незадолго до того достали со дна морского огромную жемчужину в 250 карат, которую Филипп II купил для королевской сокровищницы. Именно в район Карибского моря и собиралась отбыть экспедиция ловцов жемчуга, о которой прослышал Лопе Феликс. Руководил этой авантюрой капитан Антандро, отважный мореплаватель, друг Лопе. Несмотря на это, Лопе не слишком радовался тому, что его сын примет участие в этом предприятии, ибо знал, какие опасности могут подстерегать его участников. Лопито же упорствовал, он покинул отчий дом и ступил на палубу большого корабля вместе с двумя сотнями моряков-ветеранов, входивших в состав экипажа. Его отец знал, сколь опасны продолжительные путешествия к берегам Нового Света и насколько трудно будет ему получать известия о сыне, но все же смирился с неизбежным.
В 1634 году, в то время как Лопе думал о сыне и писал посвященную ему блестящую пародию под названием «Война котов», Лопито верно продвигался к гибели. К концу 1635 года по Мадриду поползли ужасные слухи, вскоре подтвердившиеся. Стало известно, что корабль, едва подойдя к берегам Америки в районе Венесуэлы, около острова Маргариты, где предполагалось вести поиски жемчуга, получил огромную пробоину и за несколько минут затонул. Он увлек за собой на морское дно весь экипаж и любимого сына поэта, так что знаменитое Карибское море, породившее столько химерических надежд, стало для них могилой.
Это известие сразило Лопе. Несмотря на существовавшие между ним и сыном серьезные разногласия, он глубоко любил Лопито. Вероятно, с того момента жизнь стала для него невыносимой. Уход детей и причинившие ему такую боль смерти, произошедшие за столь короткое время, изранили его сердце и способствовали тому, что в уме Лопе стала вызревать мысль о тщете всех человеческих усилий. В этот период все более начала проявляться прежде скрытая приверженность Лопе взглядам Сенеки, причем в самой «горестной» форме, преисполненной отчаяния. Великолепная формулировка сути его воззрений была выражена во фразе, которую он вставил в «Доротею» в виде одной из заключительных реплик: «Все проходит, все утомляет, все заканчивается», и мысль об этом постоянно преследовала его.
Но если приступы грусти и печали, прежде угнетавшие Лопе, все же не могли погасить в нем жажду действий, не могли лишить его тяги к движению вперед, то на сей раз все было иначе, ибо уныние, отчаяние и тоска, охватившие его душу, сочетались с упадком сил физических. У него возникло чувство, что все охладели к нему, что даже герцог Сесса, с которым они были так близки и который раньше всегда приходил ему на помощь, теперь отдалялся от него; возможно, эти опасения и были оправданны поведением его господина и покровителя, но, случись такое раньше, это меньше расстроило бы Лопе. Во многих письмах мы находим упоминания об этом: «Мне известно, монсеньор, что я не достоин того, чтобы счастье и радость сопутствовали мне вечно, но как могу я не сожалеть о том, что утратил их, и о тех временах, когда вы не совершали ни единой прогулки без Лопе?» Теперь для него речь шла не о том, чтобы просто жить, а о том, чтобы жить, дабы умереть, или, еще точнее, как говорил Кеведо, «жить, умирая».
