Хотя о смерти и не говорилось в открытую, но ее приближение «следовало читать между строк», она подразумевалась как неизбежность, скрытая за завесой обрядов, не обманывавших никого, в том числе и самого Лопе. Доктор ушел, порекомендовав близким поэта обеспечить ему наилучший уход, ибо несчастному оставалось жить лишь несколько часов. Пришел священник, и Лопе исполнил свой долг верующего. Он с большим воодушевлением и даже, по словам Монтальвана, со слезами радости на глазах принял причастие. Успокоенный и просветленный, два часа спустя он выразил желание продиктовать свою последнюю волю, то есть составить завещание. Вызвали нотариуса Франсиско де Моралеса, каковой и выполнил волю умирающего в присутствии врача Филипе де Вергары, лиценциата Хосе Ортиса де Вильены, дона Хуана де Солиса и дона Диего де Логроньо. Завещание Лопе представляет собой довольно внушительных размеров документ из семи длинных страниц, исписанных тремя сменявшими друг друга писцами. Внизу каждого листа Лопе поставил свою подпись, а также подписал и весь документ в целом. К сожалению, его подпись уже не была тем блистательным образцом каллиграфии, что с таким шиком обычно завершала рукописи его произведений, теперь это была с явным трудом выведенная подпись с угловатыми нечеткими буквами… Разумеется, в ней все же легко узнать его имя, но еще легче обнаружить вопиющие признаки упадка сил. В завещании Лопе назвал свою дочь Фелисиану основной наследницей, а герцога Сесса и своего зятя Луиса де Усатеги назначил своими душеприказчиками. Распределив имущество между родственниками и близкими, не забыв при этом никого из друзей, Лопе выразил пожелание быть погребенным в одеянии рыцаря Мальтийского ордена и с наградами, коих удостоил его папа римский Урбан VIII.
Эти формальности потребовали от Лопе столь значительных усилий, что он, похоже, потратил на них последние силы. Все очень испугались и приняли решение соборовать умирающего. Он подал знак Фелисиане, она преклонила перед ним колени, а он протянул к ней руку, благословляя ее; Фелисиана поцеловала благословившую ее руку. Со всех сторон раздавались горестные рыдания. Лопе попрощался с друзьями, пытавшимися успокоить его словами нежной любви и дружбы. Тогда, словно наконец образумившись или давая ответ самому себе на тревожный вопрос, беспокоивший его перед неизбежным концом, Лопе попрощался с Монтальваном: «Знайте, доктор, что истинная слава — в добродетели; со своей стороны я бы отдал все аплодисменты и все похвалы, что я получил, за то, чтобы совершить на одно доброе деяние больше». Никто в тот день не мог предположить, что этот молодой ученик Лопе умрет всего три года спустя, в тридцатилетнем возрасте. Далее Лопе попросил герцога Сесса быть покровителем Фелисианы. Он был очень утомлен, и его оставили отдыхать.
На следующий день, 27 августа, самые близкие друзья Лопе собрались вокруг него с раннего утра. Здесь были герцог Сесса, Хуан де Пинья, дон Франсиско Лопес де Агилар, Франсиско де Кинтана, Вальдивьесо, Перес де Монтальван, а также многие другие. Все молча молились, не сводя глаз с прекрасного лица человека, бывшего всегда таким крепким и отважным.
Лопе не хватало воздуха, он задыхался, а потому не мог более произносить слова отчетливо, но, по свидетельству очевидцев, «глаза его производили такое впечатление, будто он сохранил полностью силу своего разума». Но постепенно и взгляд его стал затуманиваться. Ему дали распятие, он приложил его к губам и так и держал. Затем, словно желая остаться наедине со смертью, Лопе отвернулся лицом к стене. Казалось, он более не ощущал никакой боли и просто тихо угасал. Было четверть шестого вечера, когда он умер, не позволив сорваться со своих губ ни единой жалобе.
Похороны и траур
Еще до наступления ночи Калье-де-Франкос и все соседние улочки — дель Ниньо, де Сан-Агустин, дель Леон и де Кантарранас — ожили и стали заполняться народом, так что вскоре там уже было не протиснуться. В тот же вечер весть о смерти Лопе распространилась по всему городу со скоростью пожара. Во всех церквях одновременно ударили в колокола, и над городом поплыл погребальный звон. Невозможно было найти хотя бы один дом, от самого аристократического дворца до самой скромной лачуги, где не были бы опечалены смертью поэта, на улицах не было видно ни единого лица, которое не выражало бы скорбь.
Уже на следующий день, 28 августа, в одиннадцать часов утра в церкви Сан-Себастьян состоялись невиданные по своей торжественности и пышности похороны поэта и драматурга. Хотя официально траур и не был объявлен (по каким причинам, выяснить не удалось), весь город высыпал на улицы, и уже в пять часов утра войти в церковь было невозможно. Погребальные обряды растянулись на девять традиционных дней траура, и в течение этих девяти дней все жители Мадрида объединились, приняв в качестве причастия общую боль. В первый день утром едва можно было пробиться в тот район, где проходила улица Французов. Сотни священнослужителей и членов различных религиозных братств пытались проложить себе путь сквозь толпу. Они приходили с зажженными свечами в руках, и среди них узнавали членов ордена святого Иоанна Мальтийского, Третьего ордена монашеского братства францисканцев, а также так называемых «приближенных к святой инквизиции» и многих, многих других. Встал вопрос о том, кто будет удостоен чести нести тело поэта к месту его последнего упокоения. Для исполнения сей почетной обязанности были избраны члены самого скромного монашеского ордена бедных священников Мадрида, в котором Лопе при жизни регулярно осуществлял свои самые трогательные акты милосердия. Толпа была столь велика и плотна, а погребальный кортеж столь длинен, что когда его «голова» уже достигла паперти церкви, гроб с телом покойного еще даже не преодолел порога дома. К народному трауру пожелали присоединиться все самые значительные и влиятельные лица из числа грандов и вельмож, высокопоставленные сановники и высшие иерархи церкви, поэты, художники, артисты и ученые; лучшие из лучших — все были здесь.
Квартал был заполнен огромной плотной толпой, и никто не мог и шагу ступить. На пути погребальной процессии на всех балконах, во всех окнах толпились люди, как бывало во время великих празднеств и торжеств, они карабкались на повозки и кареты, чтобы увидеть проплывавшее над толпой тело поэта. Когда Лопе в последний раз покинул свой дом на руках членов Конгрегации бедных священников Мадрида, рядом с гробом можно было видеть его зятя Луиса де Усатеги, племянника Луиса Фернандеса де Вега, герцога Сесса в сопровождении знатных сеньоров и кабальеро, облаченных в глубокий траур. Процессия повернула налево и медленно двинулась по улице Святого Августина, чтобы выйти на Калье-де-Кантарранас и пройти мимо монастыря ордена босых кармелиток. Это было сделано по настоятельной просьбе Марселы, дочери Лопе, принявшей постриг, дабы она смогла, несмотря на свой статус монахини-затворницы, издали узреть отца и проститься с ним. Как свидетельствовали очевидцы, самый трогательный и патетический миг церемонии настал, когда монахиня-кармелитка залилась слезами при виде лица лежавшего в открытом гробу отца. Действительно, гроб закрыли только тогда, когда стали устанавливать его в склепе.
