Словом, не говоря больше никому, сложили Михаил с Татьяной свою коллекцию. Татьяна мужа, конечно, ободряла: «Ничего, кончится война, все достанем!»
Да только война никак не кончалась. А в 1916 году Татьяне и не до нее стало – родилась долгожданная дочка. Михаил от счастья хмельной ходил, дочку именем жены назвал. Братьям объяснил: «Для меня других женских имен нету!» А Татьяна чуть не полгода в постели провалялась. Очнулась, на тебе – проклятый 1917 год – Февральская революция… И братец Павел со своей политикой!
Еще в 1915 году учредил старший брат Рябушинский, Павел, в Думе «Прогрессивный блок», за что книгоиздатель Сытин и окрестил его «акулой капитализма, рвущейся к власти». А в 1917 году на II Всероссийском торгово-промышленном съезде Павел Рябушинский заявил, что Временное правительство доведет страну до ручки: «Социальное реформирование пошло не творческим, а разрушительным путем и грозит России голодом, нищетой, финансовым крахом. То, о чем я говорю, скоро станет неизбежным. Но к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились».
Какой визг поднялся! Особенно с большевистского фланга – тех самых Советов. По их словам, выходило, что именно капиталисты Рябушинские хотят загубить народ голодом. Фамилия пугалом стала. Друзья, не разобравшись, рук не подавали. А тут и октябрь 1917-го подоспел…
Фабрики-заводы свои же рабочие погромили, а с ними больницы, школы, приюты, богадельни – все, что для них же и строилось. Видно, для нового мира не нужны ни школы, ни больницы…
Пришлось Рябушинским в 1918 году эмигрировать. С собой не много взяли. Думали: уезжают ненадолго. Перед отъездом Михаил Татьяну уверил, что все картины и скульптуры из тайной комнаты вынес и передал на хранение в Третьяковскую галерею. Татьяна кинулась к родственникам первого мужа, чтобы разрешили ей забрать с собой сыновей. Но родственники мальчиков не отдали, да и ей ехать не советовали. Сказали легкомысленно: «Ничего страшного не случится!»
Так и уехали Михаил с женой и дочкой Танюшей. И уж потом узнали, что случилось с обезумевшей Россией – голод, холод, разруха. И расстрелы – постоянные расстрелы «классовых врагов»…
По ночам Татьяна рыдала в подушку, ведь ни весточки от сыновей, а вдруг случилось страшное? До конца жизни так и не суждено было узнать ей, что сталось с ее мальчиками…
Но жизнь шла. И на нее нужны были деньги. Михаил, правда, сумел реорганизовать несколько мелких французских банков, принадлежавших семье Рябушинских еще с начала ХХ века, и на вырученные деньги открыл в Лондоне новый акционерный коммерческий Western Bank. И снова братья Рябушинские начали торговать в Европе и даже в Америке суконными и хлопчатобумажными тканями. Однако, чтобы развернуть большое дело, нужны связи. А их-то и не хватало. Татьяна решили поискать эти самые связи сама. Вспомнила, что когда-то была балериной, вот и пригласила на файф-о-клок (язык сломаешь!) великую балерину Анну Павлову. Та, как ни странно, пришла. Весь вечер благожелательно улыбалась и пообещала познакомить Рябушинских с высшим и коммерческим светом. Ведь и бизнесмены-промышленники, и графы-герцоги, и даже члены королевской семьи рукоплескали ее великому танцу. Так что уже на следующем приеме Михаил Рябушинский принимал представителей высшего и торгового общества Англии. Появились выгодные контракты.
Но пришла беда, 19 июля 1924 года на юге Франции умер старший Рябушинский, Павел Павлович, тот самый член Государственного совета, которого большевики обвиняли во всех смертных грехах. Михаил почернел с горя. Но пришла беда – отворяй ворота! 28 июля, просматривая эмигрантские газеты, Татьяна увидела заголовок: «НАЙДЕНЫ СОКРОВИЩА РЯБУШИНСКОГО!»
«Миша!» – только и крикнула она. Муж ворвался в комнату, чуть не свалив придиванный столик. Выхватил газету, начал сбивчиво читать вслух: «При передвижке шкафов в полу случайно заметили замурованный люк… доступ в потайное хранение… извлечено 40 живописных работ Брюллова, Тропинина, Репина, Серова, Врубеля… десятки работ европейских живописцев и скульпторов».
«Но ты же сказал, что отдал коллекцию на хранение в Третьяковку!» – закричала Татьяна и осеклась.
Михаил, медленно оседая на диван, вдруг заплакал: «Я не смог расстаться! Оставил лучшее дома. Ведь там врубелевский «Демон», «Граждане Кале» и «Бюст Гюго» Родена. Я думал, вернусь – и сразу к ним!»
У Татьяны в глазах потемнело. Вспомнилась угловая комната в Москве на Спиридоновке, Клава, разбившая блюдо с «подсолнечниками», предсказание духа (а может, это «самоубивец» Савва предсказывал?) на спиритическом сеансе у княгини Оболенской. Господи, говорят, теперь князь Оболенский – шофер в Париже, и рад, что хоть так устроился… Прав оказался подсолнух, предсказатель фальшивого богатства – лопнули все русские миллионы, как мыльный пузырь!
А через месяц Татьяна узнала, что и контракты Рябушинских стали тоже вдруг лопаться. Сначала пришлось превратить мелкие банки в тривиальные меняльные конторы, потом обанкротить и любимое детище Михаила – Western Bank. Добила все дело Великая депрессия. Или «предсказание подсолнуха» сработало и за границей?..
…Михаил брел по лондонской улице, торговавшей всяким старьем. Вспоминал, как в России начинал каждый день с обхода лучших антикварных магазинов – да он мог их все на корню скупить! И вот теперь ему уже перевалило за пятьдесят, и он стал нищ, беспомощен. Сто фунтов не может отослать вдове незабвенного брата Павлуши. А ведь ей нечем за пансион в Париже заплатить! Да и жена Таточка уже два года платья перешивает. Последним обручальное колечко в ломбард снесла: отдала мужу 20 фунтов: «Вдруг какое дельце подвернется…»
Хорошо братцу Николаше говорить: «Я и в России банкротом был – не пропаду. Возьму у кого-нибудь вещь на продажу, вот и мои комиссионные!»
Михаил грустно посмотрел на плохо вымытую витрину лондонского магазинчика. Там выставлялся старинный сервиз – фарфор с золотым ободком, явно изделие Российского Императорского кузнецовского завода. Да за эдакую посуду истинные ценители готовы выплатить огромные деньги. Тем более что этот сервиз отлично сохранился: вон как сияют белые края, расписанные золотыми подсолнухами! Михаил усмехнулся, вспоминая: Таточка как-то рассказывала, что на спиритическом сеансе ей предсказали что-то про подсолнечник. Так, может, купить сервизик?
Рябушинский горько усмехнулся. Это давно, в прошлой жизни, он мог купить хоть кузнецовский, хоть севрский фарфор. А теперь!.. Взгляд упал на ценник – и внутри все словно оборвалось: Михаил ошибся – это не создание Кузнецова. Не может старинный фарфор стоить 20 фунтов. Значит, Михаил совсем потерял нюх – уже не умеет отличить простой сервиз от произведения искусства!
