Цитата действительно относилась к России, что могло скорее задеть национальные чувства, чем идеи марксизма, в то время как та же цитата была бы принята без возражений, если бы она относилась к Германии времен империи или нацизма.
Я так и ответил, подчеркнув, что речь идет о царской России. Мой ответ, должно быть, не доставил удовольствия госпоже Рудомино, так как она могла иметь неприятности со стороны советских органов власти. Но она никогда со мной об этом не говорила.
Перед началом заседания участникам были розданы тексты выступлений на языке оригинала и в переводе на английский, немецкий и французский языки, но перевода на русский язык не было. И только синхронным переводчикам был дан вариант на русском языке, которого они и должны были придерживаться.
На заседании, которое состоялось 4 сентября 1970 г., я прочитал свой текст полностью перед собравшимися библиотекарями. Однако вместо написанного мною текста аудитория слушала вариант, точного содержания которого я не уловил, так как я говорил и не мог слышать перевод. Я только знал от немецкого библиотекаря, понимавшего русский, что перевод не соответствует письменному тексту.
Госпожа Рудомино могла бы сердиться на меня, потому что по моей вине тексты других выступлений, которые она, согласно ее письму от 11 августа, поручила перевести на русский язык, не были предоставлены участникам, а ведь это было нарушением установленного порядка, принятого в ИФЛА. Но она не сердилась на меня.
В тот же день участники конференции посетили монастырь в Загорске. После поездки госпожа Рудомино пригласила меня и трех членов Исполнительного совета ИФЛА — Германа Либарса, Форстера Морхардта и Иоахима Видера — на ужин. Из советских участников присутствовали Анна Николаевна Ефимова (на ужине она произнесла тост "за женщину с большим сердцем") и Владимир Виноградов, с которым я имел удовольствие встретиться позднее в Риме, а также несколько русских переводчиков.
На ужине создалась очень теплая атмосфера, и госпожа Рудомино убедила меня в своем уважении и дружеском расположении, а те неприятности, которые я мог причинить ей своей неуступчивостью, она оставила в стороне. И все наши контакты, установившиеся с тех пор, и наша переписка, длившаяся до 1989 г., доказали мне, что у Маргариты Ивановны Рудомино было золотое сердце и что не было в ее душе места для мелочности и злопамятства.
В январе 1974 г. она написала мне, что собирается праздновать свою золотую свадьбу, и очень сожалела, что я не смогу принять участие в торжестве. Попутно она сообщила мне, что оставила свой пост, чтобы посвятить себя научной работе.
В следующем году я послал ей оригинальное издание стихов Пушкина, поступившее в нашу библиотеку в нескольких экземплярах. Она поблагодарила меня и сообщила, что только что посетила места под Псковом, где жил Пушкин, и что она очень счастлива, что у нее теперь есть время путешествовать вместе с мужем, так как они оба на пенсии. Она написала также, что приступила к большой работе — "пишет свои воспоминания" и особенно обо всем, что касается библиотеки, которую она создала и возглавляла более 50 лет. Но могла ли она говорить о себе и не говорить о библиотеке, которая и была ее жизнью?
Неоднократно она приглашала меня приехать в Москву, чтобы повидаться, особенно после того, как она познакомилась с моей женой на 50-летии ИФЛА в Брюсселе в 1977 г., и с той первой встречи она питала к ней самые теплые чувства. В 1982 г., после смерти мужа, она углубилась в работу над историей библиотеки, 60-летие которой должно было вскоре отмечаться.
"Я всегда пишу Вам с огромным удовольствием", — призналась она мне в своем письме по случаю Нового — 1984 — года. Ей очень хотелось посетить новую библиотеку в Лозанне, но это не удалось осуществить, равно как и мне не удалось приехать в Москву, чтобы увидеться с нею. В 1986 г. она прислала мне свою статью о жене Ромена Роллана, которую она хорошо знала, и я убедился, что она так же деятельна, несмотря на свой преклонный возраст, и так же превосходно владеет французским языком, который она особенно любила.
По мере выхода в свет я посылал ей очередные тома переписки императора Александра I с его воспитателем, а впоследствии другом Фредериком Сезаром Лагарпом. Оригиналы переписки хранятся в фонде нашей библиотеки, и эти исторические документы ее чрезвычайно интересовали.
В 1987 г., зная, что я принимал участие в исследовании, связанном со строительством новой библиотеки в Александрии, она спрашивала меня, действительно ли Каллимах написал поэму о библиотеках, проявляя, как всегда, живой интерес ко всему, что относится к данной области. Ей также любопытно было узнать, что я думаю о Египте, поскольку ей не довелось там побывать, тогда как страны Европы, а также Америку и Канаду она посетила.
Ее последнее письмо датируется началом 1990 г. В нем она рассказывала мне о своей работе, о том, что она читает, особенно о современных произведениях, и о своих постоянных тревогах за "свою" библиотеку.
С глубокой печалью узнал я о ее смерти в апреле 1990 г. Я знаю, с какой симпатией относилась она ко мне и к моей жене. Она всегда близко к сердцу принимала наши новости и поддерживала узы дружбы вопреки расстоянию и течению времени. Какая верность! Мы держали друг друга в курсе нашей профессиональной деятельности, но главным в нашей переписке всегда было выражение глубокого уважения и искренней дружбы.
Госпожа Рудомино была воистину выдающейся Женщиной.
Прощайте, Маргарита Ивановна, я обнимаю Вас.
Н.И.Тюлина. Почти полвека назад[107]
Удивительная женщина удивительной судьбы. Редкостная, вызывающая изумленное восхищение энергия и целеустремленность, по-юношески активное восприятие жизни, полное неприятие возраста — этому ли не удивляться в наше время, исполненное скептицизма и усталости. "Линейное", "одномерное" течение трудовой жизни — все время в одном и том же месте, и редчайший подарок судьбы — возможность максимального профессионального самовыражения в создании уникального — и по своему содержанию и по "оболочке" — великолепного здания библиотеки. Это ли не удивительно в наше время, отмеченное, среди прочих катаклизмов, гибелью в катастрофах и медленным умиранием библиотек. Трагичный, несправедливый эпилог трудовой жизни и посмертное торжество справедливости — верность нового поколения ее светлой памяти, достойная дань ее подвижническому труду, что, может быть, самое удивительное для нашей жестокой эпохи.
Давным-давно, почти полвека назад, я в качестве стажера попала впервые в Библиотеку иностранной литературы. Маргариты Ивановны тогда не было в Москве, но она была среди нас ежедневно и ежечасно, все, что делалось в библиотеке, было освещено ее волей, ее вкусом, направлено ее рукой: "Маргарита Ивановна сказала… Маргарита Ивановна решила… Маргарита Ивановна любит…" Она была настолько неотделима от своего коллектива, несмотря на длительную территориальную разобщенность, что, когда несколько лет спустя я познакомилась с Маргаритой Ивановной лично, оказалось, что мы давно и хорошо знаем друг друга, — ведь и ей в то время был известен каждый мой шаг и вздох, поскольку ее библиотека приняла меня, хоть и на время, в свою дружную семью.
