Давным-давно, почти полвека назад, я в качестве стажера попала впервые в Библиотеку иностранной литературы. Маргариты Ивановны тогда не было в Москве, но она была среди нас ежедневно и ежечасно, все, что делалось в библиотеке, было освещено ее волей, ее вкусом, направлено ее рукой: "Маргарита Ивановна сказала… Маргарита Ивановна решила… Маргарита Ивановна любит…" Она была настолько неотделима от своего коллектива, несмотря на длительную территориальную разобщенность, что, когда несколько лет спустя я познакомилась с Маргаритой Ивановной лично, оказалось, что мы давно и хорошо знаем друг друга, — ведь и ей в то время был известен каждый мой шаг и вздох, поскольку ее библиотека приняла меня, хоть и на время, в свою дружную семью.
Я говорю "семья" неслучайно, потому что во времена Маргариты Ивановны те, кто работал рядом с ней и под ее руководством, воспринимались именно не как "трудовой коллектив", а как единая семья.
У Маргариты Ивановны вообще был врожденный дар "неформальных связей". Он особенно ярко проявлялся в ее работе в ИФЛА. Ведь Маргарита Ивановна была единственным советским представителем в ИФЛА, действовавшим в этой организации, как живой человек, а не как ходячая схема "зарубежных связей" "хомо советикус", какими были мы все, остальные. У нее, единственной среди нас, были не просто "личные контакты", а человеческая дружба со многими иностранными коллегами из ИФЛА. Открытость, смелость, с которой шла она на эту дружбу, стоили всех наших докладов, сообщений и иных официальных деяний вместе взятых, потому что давали основание надеяться, что и за всеми остальными нами — "человеками-схемами" — таится живая душа, а следовательно, с нами можно иметь дело. Скажем честно: период вице-президентства Маргариты Ивановны в ИФЛА — это период расцвета нашей международной библиотечной активности несмотря и даже наперекор всем взлетам и падениям в общей международной обстановке. И этому ли не удивляться!
…Я иду во Всесоюзную государственную библиотеку иностранной литературы, библиотеку, носящую имя Маргариты Ивановны Рудомино, с неизменным чувством гордости за то, что ее жизнь увековечена в этом лучшем из возможных памятников, с глубочайшей благодарностью тем, кто позаботился об этом, с радостью за время, позволившее этому осуществиться.
М. В. Урнов. В Столешниках[108]
Маргариту Ивановну Рудомино я впервые увидел в 1935 г. Я увидел ее в церкви Космы и Дамиана, что в Столешниках, в здании этой церкви, но уже в ином храме — храме культуры под названием Государственная центральная библиотека иностранной литературы. Она появилась из своего кабинета, находившегося возле алтаря. Я увидел молодую стройную женщину. Ее прическа и ладно облегавший фигуру свитер были ей к лицу, шли к облику самостоятельной, энергичной и вдохновенной женщины, настоятельницы храма культуры.
В Библиотеку я был переведен из Научно-исследовательского критико-библиографического института в связи с его ликвидацией. Мое согласие перейти в Библиотеку было обусловлено жизненной необходимостью не прерывать трудовой стаж, а также желанием удалиться в "тихий приют", поближе к "волшебной двери" (образ-символ Артура Конан Дойля), в мир зарубежной культуры, прежде всего и главным образом — в мир английской литературы, которую я избрал предметом своего изучения.
У кабинета Маргариты Ивановны находился секретарь — милая, приветливая, деловая и заботливая женщина. Много лет спустя я узнал, что эта женщина, Татьяна Александровна Ершова, прекрасно говорившая по-французски и отлично печатавшая на машинке, была праправнучкой великого князя Константина Николаевича Романова. Мы прошли мимо нее в директорский кабинет, и вскоре в нем появился заведующий научно-библиографическим отделом Библиотеки Николай Иванович Пожарский. Этот человек заслуживает отдельных воспоминаний.
Николай Иванович Пожарский был настоящим профессионалом, как и полагается быть истинному интеллигенту. Как я вскоре убедился, это был библиограф с большой буквы. Он не походил ни на одного из тех библиографов, которых я встречал в Научно-исследовательском критико-библиографическом институте. В Николае Ивановиче витал чистый дух Библиотеки. Это был эрудит-профессионал, готовый в любую минуту радушно встретить пришедшего за библиографической или литературной справкой, обстоятельно и вразумительно ответить на разного характера специальные вопросы, помочь и поддержать, особенно юношу или молодого человека, устремленных к знанию. Для меня это было новое впечатление. Мне часто казалось, что Николай Иванович — сам живая передвижная библиотека, "волшебная дверь" в которую открыта для каждого желающего протянуть ищущую руку к справочнику, энциклопедии, словарю, картотеке.
Николай Иванович встретил меня с такой улыбкой радушия, что я до сих пор, когда его давным-давно нет, помню его отеческую приветливость и продолжаю испытывать к его памяти чувство глубокого уважения и признательности. После знакомства, короткой беседы, добрых пожеланий Маргариты Ивановны Николай Иванович повел меня по крутой лестнице наверх, где когда-то помещался клирос и пели певчие, а теперь разместился научно-библиографический отдел Библиотеки. За столиками сидели несколько молодых женщин, я был им представлен, они встретили меня приветливо.
Здесь, на библиографических хорах, и внизу, в читальном зале, я видел посетителей разного возраста, разных призваний и запросов. Приходили школьники и студенты, аспиранты и профессора, просто любители литературы, в их числе уцелевшие отпрыски старой культуры, "нафталинные барыни", как их презрительно обзывали начисто отрешившиеся от старого мира. Приходили молодые люди, скромные, тихие, и напористые, мобильные, и молодые люди иного толка: сосредоточенные, целеустремленные, жаждавшие знаний, достижения поставленных целей и профессионального успеха. Эти молодые люди общались между собой, обсуждали литературные новинки, сенсации и проблемы текущей литературной жизни, вопросы литературной теории. Из их числа, из тех, кто уцелел в 30-е и 40-е гг., со временем выросли знатоки-профессионалы, имена их стали известны и уважаемы. Назову, к примеру, два имени — Борис Леонтьевич Сучков и Александр Иванович Пузиков.
Борис Сучков многое пережил, достаточно вспомнить, что его официально числили в преступной категории немецких шпионов и организаторов покушения на Сталина, он был приговорен к высшей мере наказания (к счастью, в те короткие годы в конце 40-х-начале 50-х гг., когда не было смертной казни), уцелел, выжил и за свою режимом укороченную жизнь плодотворно проявил себя как историк литературы, литературовед и критик, журналист, издатель, организатор науки, был назначен директором Института мировой литературы Академии наук СССР, избран ее членом-корреспондентом.
