Микулин в этом отношении был чем-то сродни Яковлеву: каждый из них был не только талантливым конструктором, но и прекрасным организатором, умеющим пробивать свои идеи на самом верху, то есть у Сталина. И если Яковлев как замнаркома достаточно часто бывал в кабинете у Сталина, то и Микулин бывал не реже, несмотря на то, что не числился в аппарате НКАП. И Яковлеву, и Микулину коллеги, безусловно, завидовали, полагая, что при таком раскладе справедливой борьбы идей не будет, но кто сказал, что жизнь вообще может быть справедливой? Да и справедливо ли, если все будет справедливо?
Размышляя на столь отвлеченные философские темы, Яковлев уже приблизился к свалке, которой славилось болотистая низина в пойме Москвы-реки, именуемая Лужниками. А за свалкой в помещении старинного здания Монетного двора располагался и сам знаменитый завод № 300, которым руководил А.А. Микулин.
Моторные заводы разительно отличаются от самолетосборочных. Здесь совсем другой ритм работы, здесь на рабочих местах люди ходят в белых халатах, здесь цеха не столь просторны, но самое главное – это гул. Точнее, рев испытываемых на МИСе моторов. Нет, не рев, а какой-то продолжительный рык, от которого не только лопаются барабанные перепонки, но и вибрируют все внутренние органы в организме, дрожат пуговицы и ордена на генеральском мундире.
Поплотнее закрыв за собою дверь, словно это могло приглушить гул, который, казалось, издавали сами стены старинного здания, Яковлев произнес:
– Как вы тут работаете, это же невозможно выносить!
– Мы-то привыкли. А вот соседи наши из Института общей физики говорят, что у них приборы разъюстировываются и у них опыты идут не в ту сторону, метеорологи жалуются, что их шары-зонды реагируют только на наши изделия. – Микулин невесело улыбнулся. – Да, с реактивными просто беда. Пока поршневые испытывали, вроде терпимо было, а сейчас приходится реагировать на жалобы. В 19.00, то есть через пятнадцать минут, боксы мотороиспытательной станции останавливаем, двигатели, висящие в них, выключаем, жителей окрестных районов бережем таким образом. А пока строим за городом испытательную базу.
– Ну, тогда Александр Александрович, за эти пятнадцать минут давайте чаю попьем, придем в себя.
– Да, а чего чаю? Мне, помнится, вы коньяком хорошим не брезговали. Может, сказать, чтобы принесли? Кстати, через несколько дней после той нашей встречи товарищ Сталин полушутя попенял мне за то, что я заместителя министра спаиваю армянским коньяком «Арарат».
– Не может быть!
– Еще как может. Я думаю, что и про сегодняшний ваш визит дружбы ко мне наверху будет известно. Вы же с визитом дружбы пожаловали?
– Безусловно. Хочу с вами насчет мотора одного посоветоваться.
– Ого! Самолетчики все больше про самолеты говорят, – засмеялся Микулин, разливая по стаканам в серебряных подстаканниках крепчайший чай. – Так что за мотор вас интересует?
– Легкий, экономичный, с малым расходом топлива и с большим ресурсом.
– И на блюдечке с голубой каемочкой? – рассмеялся Микулин.
– И в неограниченном количестве, – поддержал его тон Яковлев.
– Ну, за такие слова не грех открыть столь любимый вами «Арарат».
– Спешите разливать!
Слово заказчику, то есть А.С. Яковлеву:
«Микулин начал работать над легким реактивным малогабаритным двигателем с тягой 2000 килограммов. Я решил разработать под такой двигатель самолет, который наряду с прочими хорошими летно-техническими данными обладал бы большой продолжительностью и дальностью полета – качествами, которых не имели другие реактивные истребители того времени, как у нас, так и за границей. Тогда считалось, что реактивные двигатели очень неэкономичны по расходу топлива, и поэтому, если можно было говорить о достаточной продолжительности и дальности полета для тяжелых самолетов – бомбардировщиков с большим запасом топлива, то для реактивных истребителей увеличение дальности и продолжительности казались непреодолимым препятствием. Нам же с двумя двигателями Микулина, названными впоследствии АМ-5, удалось спроектировать самолет, который имел продолжительность и дальность полета в два раза больше, чем МиГи. Экипаж этого самолета состоял из двух человек, и машина несла на себе мощное вооружение – две пушки калибра 37 миллиметров с большим запасом снарядов и самонаводящиеся ракеты. Для того времени это была в подлинном смысле новаторская машина. Я решил с этим предложением не выступать через обычные инстанции – министерство, ВВС, а написать непосредственно Сталину».
Ну, конечно, кому же еще? То, что об этом подумает министр Хруничев, Яковлева, по-видимому, мало волновало: ему нужен был успех, а где он куется, он знал лучше министра.
– Как самолет будет называться? – спросил Хруничев, собираясь вместе с Яковлевым в Кремль после того, как вождь прочитал письмо.
– Як-25.
– Опять двадцать пять, – непонятно почему сказал министр.
Удивительно, но ту же фразу сказал и Е. Адлер, который к тому времени уже не работал в КБ, а учился в Академии авиационной промышленности. Разумеется, он внимательно следил за делами своего коллектива. Он высоко оценил творение своих недавних коллег, рассчитывая в скором времени вернуться к ним. Но, видимо, и он запамятовал, что 2 ноября 1947 года в канун 30-й годовщины революции С.Н. Анохин совершил первый полет на самолете с таким номером, но тогда не пошел в серию. И теперь состоялось второе рождение проекта.
Создание нового самолета шло по-яковлевски быстро.
А самолет получился удачным, и специалисты увидели в нем мощь неувядающего яковлевского таланта. В нем было немало новинок, которые тут же отметили специалисты. Всепогодный, ночной перехватчик с герметической кабиной пилота, с аэродинамическими новинками, а главное – с мощным локатором, установленным в носу самолета.
К этому времени подоспели к испытаниям самолеты-перехватчики конкурентов И-320 и Ла-200, так что доказать свое превосходство «двадцать пятому» предстояло в честной борьбе.
Впрочем, борьба была не вполне честной. В этом Яковлев убедился очень скоро. Вот его версия событий, произошедших в кабинете у Сталина, где утверждалось постановление о запуске в серию Як-25:
«Проект постановления был послан Сталину заблаговременно. Он уже был с ним знаком, и, почти не высказывая никаких замечаний, заявил, что у него возражений нет.
В этот момент Берия раскрыл свою папку и вытащил оттуда какой-то документ.
– Товарищ Сталин, – сказал он, – а вот тут есть еще предложение конструктора Лавочкина.
– Какое предложение? – раздраженно спросил Сталин. – Мне ничего не известно о предложении Лавочкина.
