Однажды на обычные уговоры не утруждать себя работой он ответил просто: «У меня ничего другого нет».
К осени состояние здоровья Ленина улучшилось, и в октябре он вернулся в Москву. Он говорил в это время: «Физически чувствую себя хорошо, но нет уже прежней свежести мысли… Я даже стал «благоразумным», по крайней мере по терминологии господ докторов. Я работаю, но щажу себя… Покорно благодарю, больше не хочу болеть. Это скверная штука, — дел очень много…»
13 ноября Ленин выступил на конгрессе Коминтерна с речью на немецком языке, которая длилась более часа. А. Аросев вспоминал выступление Ленина: «Забыв немецкие слова, подщелкивал пальцем, чтобы вспомнить. Из первых рядов и из президиума вперебой подсказывали нужные слова. Некоторые подсказки он отвергал и искал выражений более тонких, более точных.
— Что делается: совсем прежний Ильич!..
— А ведь ему усиленно, телефонировали с того света…»
Казалось, глава Совнаркома вновь здоров и полон сил.
Правда, близкие товарищи заметили, как его утомила эта речь на иностранном языке. «Когда он кончил, — рассказывал Г. Зиновьев, — он едва держался на ногах, до того он устал, он был весь мокрый от пота».
В декабре стало ясно, что болезнь вновь хватает Ленина за горло и выступить на очередном съезде Советов он не сможет. Это так расстроило Владимира Ильича, что, по словам Марии Ульяновой, он «не мог сдержать горьких рыданий».
В конце декабря с Лениным случился второй удар, и к работе в своем кремлевском кабинете он уже больше не вернулся. Свои последние тексты Владимир Ильич продиктовал в январе — марте 1923 года.
«Как вы будете понимать меня, если я перестану говорить?» Владимир Ильич привык трезво оценивать положение вещей. Так же он смотрел и на свое здоровье, хотя порой это было невыносимо трудно. В мае 1922 года, после короткого спазма сосудов, Ленин заметил своему врачу: «Вот история, так будет кондрашка».
В ответ на утешения безнадежно махал рукой: «Нет, я чувствую, что это очень серьезно и вряд ли поправимо».
Однажды с волнением схватил врача за руку: «Говорят, вы — хороший человек, скажите же правду: ведь это — паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?»
«Еще в 1922 году, — рассказывал Зиновьев, — он говорил иногда близким и друзьям: «Помяните мое слово: кончу я параличом». Каждый раз мы пытались, конечно, превращать его слова в шутку, но он, ссылаясь на примеры, твердил: «Как бы не кончить свой век так же, как такой-то, а может быть, еще и хуже».
В начале 1923 года Ленин повторил: «Так когда-нибудь будет у меня кондрашка. Мне уже много лет назад один крестьянин сказал: «А ты, Ильич, помрешь от кондрашки», — и на мой вопрос, почему он так думает, он ответил: «Да шея у тебя уж больно короткая».
Владимир Ильич говорил отчасти в шутку, но чувствовалось, что он и сам разделяет «диагноз» этого крестьянина.
«Надо спешить, — заметил он в декабре 1922 года, — чтобы болезнь не застала врасплох».
Г. Кржижановский вспоминал: «Незадолго до своего последнего смертельного заболевания… он как-то говорил мне со смущенной улыбкой: «Да, мне кажется, что я брал на себя слишком большую нагрузку…» Он говорил это в вопросительном тоне».
«В марте 1923 года, — рассказывала Мария Ульянова, — за несколько часов до потери Ильичем речи мы сидели у его постели и перебирали минувшее. «В 1917 году, — говорит Ильич, — я отдохнул в шалаше у Сестрорецка благодаря белогвардейским прапорщикам; в 1918 году — по милости выстрела Каплан. А вот потом — случая такого не было…».
Ленин предвидел скорую потерю речи. Ухаживавшая за ним медсестра Екатерина Фомина писала: «Перед тем, как он перестал владеть речью, у него в течение 3-х дней были короткие временные затруднения речи, после чего Владимир Ильич спросил меня: «А как вы будете понимать меня, если я совсем перестану говорить?»…
«По капле кровь точилася моя». 10 марта 1923 года у Владимира Ильича произошел новый удар. Правую сторону тела парализовало — и он полностью лишился речи. Потом вновь научился произносить несколько коротких слов, таких, как «что?», «веди», «иди», «идите», «оля-ля» или «вот-вот». Чаще всего он повторял «вот-вот», разнообразно меняя интонацию и выражая этим свои чувства. Объяснялся также жестами: качал или кивал головой, грозил пальцем, указывал на что-то… Даже умудрялся шутить без слов. Его племянник Георгий Лозгачев-Елизаров писал: «Если ему не нравилось какое-нибудь блюдо, он начинал строить жалобно-уморительные гримасы. И, рассмешив других, громче всех заразительно смеялся сам».
В. Розанов вспоминал: «Весь лексикон его был только несколько слов. Иногда совершенно неожиданно выскакивали слова: «Ллойд Джордж», «конференция», «невозможность» — и некоторые другие». «Когда уже потерял речь, — рассказывала Мария Ульянова, — но мог произносить некоторые отдельные слова, сказал как-то: «Годы, годы», имея в виду, вероятно, что с параличом лежат иногда долгие годы».
С августа Ленин стал просматривать газеты. «Газету он читал ежедневно, — писала Крупская, — вплоть до дня смерти, сначала «Правду», а потом просматривал и «Известия»…» После утраты речи Ленин прожил еще почти 11 месяцев.
Вначале он не мог ходить, но потом вновь овладел этим умением. «В первый раз, — писал Луначарский, — когда Владимир Ильич решился пройтись сам, он выгнал из комнаты решительно всех, а потом показал со сконфуженной и счастливой улыбкой Надежде Константиновне, что он может ходить».
Невозможность полноценно общаться с окружающими сильно угнетала его. «Каждое свидание волновало Владимира Ильича, — рассказывала Крупская. — Это было видно по тому, как он двигал после свидания стул, как судорожно придвигал к себе доску и брался за мел». Иногда, особенно оставшись в одиночестве, он плакал. Его лечащий врач В. Осипов писал: «Иногда вдруг на глазах Владимира Ильича появлялись слезы. Человеку было нелегко…» Фельдшер В. Рукавишников описывал такой момент подробнее: «Ильич уселся, закрыв несколько лицо рукой, облокотившись на стол в задумчивой позе… И вдруг из-под руки катятся слезы… Чу, шорох. Шаги. Кто-то идет. Ильич выпрямился. Смахнул слезы. Взялся за книжку, как будто ничего не было…»
Ленин сознательно отказывался встречаться с соратниками. Крупская: «На вопрос, не хочет ли он повидать Бухарина, который раньше чаще других бывал у нас, или еще кого-нибудь из товарищей, близко связанных по работе, он отрицательно качал головой, знал, что это будет непомерно тяжело…»
В. Розанов рассказывал о поведении Ленина осенью 1923 года: «Гуляли, пользовались каждым днем, когда можно было поехать в сад, в парк. Сознание полное. Владимир Ильич усмехался на шутки. Искали грибы, что Владимир Ильич делал с большим удовольствием, много смеялся над моим неумением искать грибы, подтрунивал надо мной, когда я проходил мимо грибов, которые он сам видел далеко издали… Ужиная с нами, угощал нас и сидел подолгу, участвуя в разговоре своим немногосложным запасом слов, который в конце концов мы в значительной степени научились понимать. Во все эти посещения при мне он всегда был весел».
