Лед достигал толщины 19—20 сантиметров, но, как обычно, образованный из соленой воды, он был еще рыхлым и не внушал особого доверия. Искать обхода нам не хотелось, а ждать двое-трое суток, пока лед по-настоящему окрепнет, тем более не было желания. После небольшой разведки на лыжах мы решили, что ледяное поле выдержит- тязкесть наших саней... если собаки ни разу не остановятся и пронесутся галопом.
Сделали двухчасовой привал, пообедали, дали отдохнуть собакам. Потом во весь дух пустили упряжки по опасному пути. Если в торосах работали наши мышцы, то здесь напряглись нервы. Лед прогибался, и сани неслись, точно по натянутой резине. Собаки несколько раз норовили броситься в сторону. Причиной были многочисленные следы тюленей, совсем не похожие на обычную звериную тропу. Наземные животные оставляют след лапами или копытами, а тюлень оставляет головой. Это, конечно, не значит, что он ходит на голове. Тюлень, обитая в воде, может обходиться без воздуха лишь несколько минут. Когда море замерзает, зверь легко пробивает головой молодой лед, чтобы подышать. Во льду остаются круглые отверстия. Потом они затягиваются, но если не покрыты снегом, то остаются хорошо заметными. Вот эти «следы» и привлекали наших собак.
Мы счастливо пролетели полосу молодого льда и облегченно вздохнули. Но снова попали в торосы. Здесь они были совсем иными. Лед был разломан на мелкие поля где-то в открытом море, потом принесен сюда и, встретив препятствие, подвергся лишь слабому сжатию. Кромки полей наползли друг на друга, местами обломались и образовали низкие, плоские гряды.
Такие льды, правда очень далекие от сходства с шоссе, в сравнении с пройденным путем все же показались нам легкими. Мы быстро начали отсчитывать километр за километром. Заночевали во льдах, километрах в двадцати пяти от берегов острова Большевик.
На следующем переходе льды оказались еще благоприятнее. Встречались большие ровные ледяные поля, позволявшие двигаться почти с нормальной скоростью. Вскоре после полудня мы приблизились к цели — до острова Большевик оставалось не более четырех километров.
Погода продолжала нас баловать. По-прежнему держался сильный мороз и полный штиль. Солнце ярко освещало высокие берега. Прозрачный воздух позволял видеть впереди мельчайшие детали. Остров манил к себе. Это был большой кусок той Северной Земли, которая до нашего прихода сюда считалась таинственной и недоступной, а для некоторых даже сомнительной в своем существовании. Большую часть Земли мы уже исследовали. Видели издали и этот берег, но пришли сюда впервые. Хотелось поскорее почувствовать его под ногами.
Но на пути встретилось еще одно препятствие — новая полоса торосов, по всем признакам последняя. Чтобы собрать силы для штурма, решили сделать получасовой привал.
Собаки сразу же с наслаждением вытянулись на снегу. Журавлев начал что-то перекладывать на своих санях. А я пошел осмотреть торосы и выбрать среди них наиболее легкий путь. Вот тут-то и случилась неожиданность, задержавшая нас больше, чем мы предполагали.
Первая гряда торосов была невысокой. В самых низких местах снежные сугробы успели замести ее полностью, лишь отдельные льдины возвышались до семи-восьми метров и торчали из снежных забоев вкривь и вкось. Я забрался на высокий торос и уже уперся руками, чтобы подтянуться на самую верхнюю льдину, но, взглянув вперед, невольно присел за укрытие.
За грядой торосов, точно озеро, замерзшее среди скалистых берегов, лежала ровная площадка метров 400 в поперечнике, а на ней в 70—80 метрах от меня расположился матерый медведь. Первым моим желанием было броситься к саням за карабином, но, выглянув из-за прикрытия, я убедился, что спешить незачем. Медведь сам был занят охотой. Он караулил тюленя, устремив свой взгляд на небольшой сугроб, внешне ничем не отличавшийся от десятков других, но, по-видимому, прикрывавший отдушину. Поджарые задние лапы, чуть согнутые передние, втянутая шея — вся поза говорила о напряженности готового к прыжку хищника. Минут пять медведь стоял не шевелясь. Только изредка он на мгновение вытягивал шею, словно к чему-то прислушиваясь.
Я оглянулся на Журавлева. Он уже закончил свои хлопоты около саней и недоуменно смотрел в мою сторону. Я поманил его к себе. Сергей понял и схватился за карабин. Уставшие собаки не обратили внимания на нашу молчаливую перекличку.
Журавлев вскарабкался ко мне и, увидев медведя, тут же вскинул карабин. Я еле успел остановить охотника и отобрал у него оружие. Вдвоем мы продолжали наблюдать за зверем.
Прошло еще минут десять, а медведь, как изваяние, оставался в прежней позе. Журавлев явно нервничал. Он смотрел то на верную добычу, то на меня. Наконец, нетерпеливо прошептал, вернее сказать, простонал:
— Так и будем лежать?
Я молча кивнул, вынул часы, положил их на рукавицу и показал, что еще полчаса не отдам карабина. Сергей ответил тяжелым вздохом. Прошло еще пять минут... десять... пятнадцать. Медведь все ждал. Ни разу он не пошевелился, не посмотрел в сторону, не изменил напряженной позы. Охотник отвернулся, не смотрел ни на часы, ни на медведя, ни на карабин, делая вид, что его ничего не интересует. Тем временем минутная стрелка передвинулась еще на десять делений. Мой товарищ вынул кисет и начал демонстративно набивать трубку. Но он так и не разжег ее; она была нужна ему, чтобы прикрыть волнение и показать, что он осуждает мое поведение.
Я уже хотел отдать Журавлеву карабин. Вдруг медведь резко втянул шею, еще ниже присел на задние лапы и тут же ринулся вперед. Точно кошка, он распластался в прыжке и всей тяжестью обрушился вниз. Сугроб провалился, как яичная скорлупа. Зверь взревел и лапами, словно лопатами, принялся раскидывать снег. Но... добыча ушла. Мишка или промахнулся или поторопился прыгнуть, не дождавшись, пока тюлень поднимется на лед.
Медведь стоял над отдушиной. Весь вид зверя выражал крайнее недоумение и огорчение неудачей. Казалось, что вот-вот он с досады махнет лапой или почешет затылок.
— Эх ты, горе-охотник! Промазал! — закричал Журавлев, поднимаясь во весь рост на вершине тороса.
Зверь преобразился, поднялся на задние лапы, заревел, потом крупными прыжками бросился к нам. В этот момент через ложбину между торосами промелькнули наши упряжки. Собаки, услышав рев зверя, бросились к нам. Ни усталость, ни груженые сани уже не могли удержать их. Шум и смятение заполнили площадку. Один из медвежат свалился с саней и волочился на боку, привязанный цепью. Другой с перепугу истошно ревел. Еще минута — и собаки, связанные в своих движениях упряжкой, попадут в лапы зверя. Медведь уже направился к ним.
