и о включенности его исканий (не всегда бесспорных) в общую картину православной богословской мысли XX века.
В самом деле, выступая в 1976 году в Афинах на конгрессе православных богословских школ, он в конце своего доклада призвал просто вновь открыть для себя «ту реальность, которая только и созидает Церковь, являясь источником ее веры, жизни и поэтому ее богословия: реальность Царствия Божия. Церковь находится in statu viae – в пути, в паломничестве через “мир сей”, в который она послана для его спасения» (77, с. 819). Это тот же самый реализм Православия, столь же трудный, сколь и необходимый для нас, который мы видим в жизни и трудах Отцов Церкви и великих русских подвижников Церкви, и который так необходим нам в начале XXI века.
В своей повседневной пастырской деятельности отец Александр нередко сталкивался с горем, с людскими страданиями, которые невозможно было облегчить. Вечерами дома над страницами Дневника он размышлял: «“Почему Бог допускает это?” Вечный вопрос без ответа. Вижу только один, наверное, неполный: своим страданьем человек “приносит пользу” другим, нам: разбивает хотя бы на время бетон эгоизма, самодовольства, “жира”, отделяющего нас от Бога больше, чем любые “прегрешения” и “помыслы”. Это и есть, по всей вероятности, спасительный смысл страданий» (210, с. 354). Сходно у святителя Филарета: «Страдать не хочется, но страдать надобно», но, судя по всему, отец Александр не читал проповедей великого русского святителя.
В то же время ему казалось мало высказать свой взгляд на те или иные вопросы академического значения, хотелось предложить людям ответ и на самые простые житейские вопрошания. Подчас их однообразие и элементарность порождали тоску, знакомую, вероятно, многим приходским батюшкам, но он служил, то была его обязанность. Иным вариантом такого служения стали его воскресные беседы на радио «Свобода» (до 1959 года – радио «Освобождение»).
Впервые он переступил порог студии в марте 1953 года, с началом работы этой радиостанции. Священник Александр Шмеман стал одним из первых внештатных сотрудников радиостанции и выступал там до последних дней жизни. Тексты бесед, а вернее – сценарии (скрипты (script), как называл их отец Александр), составлялись часто поздним вечером, накануне записи. Около полуночи они с женой садились в машину и ехали в соседний городок к машинистке, чтобы наутро, как требовал порядок радиостанции, иметь печатный текст. И утром отец Александр спешил к машинистке, от нее на пригородном поезде – в Нью-Йорк и на такси – к зданию радио.
Он придавал огромное значение тону своих бесед. Это были отчасти лекции, отчасти проповеди, но вернее определить их как разговоры с близким человеком. При этом отец Александр сознавал, что его слушают тайком («вражеские голоса» глушились на территории СССР), что часть его слушателей после долгих лет атеистической пропаганды не имеет представления о Церкви и Православии, а часть и вовсе равнодушна к вере, слушает из любопытства к «запретному плоду». То была его личная молитва делом о «многострадальной и богохранимой стране Российской». Он говорил просто о вечных истинах, о жизни Православной Церкви, о русской литературе, но главным было желание передать слушателям знание и переживание красоты и истинности православной веры.
Как достучаться до сердец, искушаемых манящими соблазнами эпохи Модерна? Он то рассказывает о писателе Франсуа Мориаке, который в насквозь секуляризованной Франции открыто исповедовал себя верующим христианином, то указывает на «ложь борцов с религией», то разбирает два понимания природы и призвания человека – атеистическое и религиозное, то подробно, в восьми беседах рассматривает молитву Господню Отче наш.
В 2009 году значительная часть из сохранившихся 500 бесед отца Александра усилиями сотрудников издательства Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и при содействии родных отца Александра была издана в виде аудиодисков и в печатном виде в двух томах. Мы можем прочитать их. Можем услышать густой баритон, «совсем не такой голос, каким он всегда говорил по-английски, но куда более родной», – вспоминал его сын, Сергей Александрович Шмеман.
Поразительная вещь – отец Александр так и не побывал в России (собирался несколько раз, и возникали предварительные договоренности даже о чтении им лекций в МДА). И тем не менее он ощущал себя русским, что оказалось возможным для немногих после десятилетий жизни на чужбине. А быть может, он и не хотел увидеть ту реальную Россию, которая разительно противоречила сформировавшемуся у него за годы европейской жизни идеальному образу… Его Россия, страна высокой культуры и глубокой, полносердечной веры во Христа, была, как град Китеж, и реальна и недосягаема.
Любовь отца Александра к русской литературе велика и трепетна. В его беседах о русской литературе не просто затрагивается творчество Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Пастернака, Г. Адамовича, И. Бродского, А. Солженицына, но предлагается их осмысление. «Пушкин… – плод Петра Великого, но и ответ ему. Он завершает дело Петра, вознося русскую культуру на небывалую высоту, и он же на замысел секулярной, земной культуры отвечает светлой, небесной красотой, пронизывающей мир его поэзии… Пока есть на земле русские люди, они не перестанут любить Пушкина». В лермонтовской поэзии «и этот бунт, и эта печаль, и это вечное томление Лермонтова – бесконечно высокого порядка. Точно раз навсегда вошло в него видение бесконечной красоты, исполненной такого света, что уже нестерпимой казалась всякая измена ему в падшем и обыденном мире». С Тютчевым «входит в русскую поэзию некое почти физическое прикосновение к иррациональной, таинственной глубине мира и жизни». А в стихах Бродского отмечается какая-то «заумь» и та «усложненность», от которой «ни сердце, ни ум не вспыхивают той радостью, что дает чистая поэзия» (212, т. 2, с. 408, 412, 413; 205, с. 410).
В 1960-е годы, когда немного ослабел «железный занавес», разделявший два мира, до Америки дошли приметы «советской действительности», и эмигранты собирались, чтобы послушать пластинки с записями военных песен «Темная ночь», «Дороги», посмотреть советские кинофильмы о войне «Летят журавли», «Иваново детство». Эти произведения убеждали, что, несмотря на все усилия власти, русская культура и православная вера живы в народе. По Дневнику видно, как волновало отца Александра то, что происходило в СССР, как остро он реагировал на события 1960-70-х годов: возникновение диссидентского движения, подавление «пражской весны» в августе 1968 года, появление произведений Солженицына.
Не сразу, но отец Александр разобрался, что в антисоветском движении имеются самые разные течения, от яро национальных до яро либеральных. Он внимательно следил за развитием в СССР диссидентского политического и церковного движения и заключил: «Трагедия русского диссидентства в целом в том, что оно не имело и не имеет фактически никаких корней, никакой поддержки в народе…» (210, с. 542). Пережив бурное увлечение Солженицыным, смог верно оценить масштаб его дарования
