Так, каждая советская идеологическая кампания сопровождалась ударами по Лунцу.
В 1965 году в «Советском писателе» вышла книга Каверина «Здравствуй, брат, писать очень трудно…», куда вошли и одноименные воспоминания о Серапионах, где о Лунце рассказывалось дружески и заинтересованно: «Его драмы „Бертран де Борн“, „Вне закона“ и другие — это сильные произведения, и можно только пожалеть, что наши театры обходят их — по незнанию или равнодушию? Или по той причине, что имя Лунца до сих пор кажется одиозным?»[1352]. Сохранилось несколько эпистолярных откликов на эту книгу. Федин еще 9 октября 1965 г. писал Слонимскому: «Ты, конечно, знаешь книгу Каверина, там своя особая точка зрения»[1353]. В Серапионову годовщину 1 февраля 1966 года Слонимский писал Каверину: «Спасибо за книгу <…> Приятно, что в твоих рассказах о том времени все точно, достоверно и в то же время лирично»[1354], а 16 мая 1966 года Слонимский писал Федину: «Венька прислал мне свою книжку, она в общем интересна, хорошо о Тынянове, верно о Серапионах (со своей колокольни — но так уж получается с неизбежностью)»[1355]. Федин в письме Полонской 6 февраля 1966 года упомянул книгу «Здравствуй, брат…»: «Первого числа ко мне пришел Каверин. Вы знаете, что у него вышла книга, где много о былом. Литература о серапионах начинает возникать!»[1356]. В те времена стандартный минимальный тираж новой прозы в «Советском писателе» был 30 тысяч экземпляров. Книгу же Каверина, одного из самых читаемых беллетристов того времени, выпустили демонстративно мизерным тиражом 15 тысяч. Пользовавшийся абсолютным доверием и поддержкой властей директор издательства Н. Лесючевский (с ним мы еще встретимся) недвусмысленно показал тем самым, что Серапионы и, в особенности, Лев Лунц остаются персонами нон-грата в советской литературе.
В 1966 году то же издательство выпустило стандартным тиражом 30 тысяч экземпляров «Книгу воспоминаний» М. Слонимского, где о творческих спорах Серапионов речи не было и о Лунце говорилось сухо: «Жил в Доме искусств семнадцатилетний Лев Лунц, романо-германист, филолог, которого в университете считали будущим ученым, а в Доме искусств видели в нем будущего литератора — драматурга и прозаика»[1357]. Характерно, что в перечне Серапионов[1358] у Слонимского Лунц попал в «и другие» — несомненная уступка цензуре, т. к. в издании того же очерка в том же издательстве в 1975 году[1359] имя Лунца в списке Серапионов значится.
Так или иначе, но возникающая, по слову Федина, литература о Серапионах мало-помалу готовила почву для «реабилитации» имени Лунца и, стало быть, для выхода его книги в СССР.
Существенным толчком в этом направлении стала энергичная деятельность Соломона Семеновича Подольского, историка литературы и театра, отсидевшего положенный срок в Гулаге, вернувшегося в Москву к любимой работе, много занимавшегося наследием Вс. Мейерхольда и неожиданно заинтересовавшегося Лунцем. В короткое время целеустремленный Подольский собрал тексты Лунца и биографические материалы о нем, завязал переписку едва ли не со всеми, кто знал Лунца лично (в СССР и за рубежом) и на основе всех добытых материалов написал большую статью о Лунце, намереваясь со временем доработать ее до объема книги. С рукописью своей статьи Подольский познакомил всех здравствовавших тогда Серапионов[1360] — казалось, что имя Льва Лунца снова может их объединить. Именно в процессе этого общения Подольского с Серапионами возникла мысль об издании книги Лунца и о Комиссии по его наследию.
Вот фрагменты писем Елизаветы Полонской к С. С. Подольскому[1361]
26 июня 1966 года (Комарово, Дом творчества писателей).
<…> Сегодня к обеду почта принесла Ваше письмо из Паланги. Мне было очень приятно получить его и сообщить Михаилу Леонидовичу <Слонимскому>, который сидит за соседним столом. Он, как Вам известно, старый скептик, не верит в создание книги о Лунце. Но я верю в Вас и в Ваше упорство. <…> С нетерпением ожидаю Вашей статьи о Левушке Лунце!
27 августа 1966 года (Комарово).
<…> Спасибо Вам за письмо в Комарово и за рукопись, которую Вы послали Михаилу Леонидовичу. Он еще не получил ее и только сегодня отправился в Ленинград, несмотря на протесты жены и свирепствующий здесь ураган. Не предавайтесь деморализации, Соломон Семенович, то ли Вы еще вытерпели (не мне говорить Вам об этом). Слонимский от природы скептик и маловер, но он верный друг, ручаюсь за него!
2 сентября 1966 года (Ленинград).
<…> От Михаила Леонидовича я получила Вашу рукопись и прочла ее с большим интересом. Конечно, Ваша статья еще потребует Вашей собственной доработки, да и карандаша добросовестного редактора. Федину и Тихонову нужно послать ее в доработанном виде. Каверину дайте ее так <!>.
18 сентября 1966 года (Ленинград).
<…> Вы напрасно беспокоитесь, ни Слонимский, ни Полонская не могут помочь Вам написать книгу о Лунце. У Вас есть достаточно силы воли и воображения, чтобы представить себе десять молодых людей, брошенных в котел революции и отзывающихся на это со всей страстью молодости и таланта. Мы верили в нашу эпоху и никто бы не мог нас разубедить ни кнутом, ни пряником. Мы не теоретики, мы не заботились о том, в какую группу нас запишут теоретики. Мы стояли за революцию и не боялись ничего. У меня в порядке дня книга воспоминаний, она в плане 67 года[1362] и я не могу терять время на чтение теоретических статей. Охотно подпишу коллективное заявление в издательство о книге, посвященной Льву Лунцу. Ваше дело писать <…> Несмотря на Замятина, который был для нас авторитетом литературным, Лунц был ближе к Виктору Гюго по чувству, хотя русские эстеты не признавали Гюго как поэта…
21 декабря 1966 года (Ленинград).
<…> Не знаю, что Вам ответят другие Серапионовы братья. Некоторые из нас очень осторожны, «другие уже стали классиками», как писал Лунц. Что касается меня, то я поддержу Ваше предложение об издании «Собрания сочинений Льва Лунца».
Наиболее тесные и доверительные отношения сложились между Подольским и Вениамином Кавериным, чья последовательно антисталинская позиция убеждала Подольского в надежности каверинской поддержки.
Активные поиски С. С. Подольского и посвященная Лунцу диссертация западного слависта Гари Керна, равно как и его сенсационная публикация писем из архива Лунца в нью-йоркском «Новом журнале»[1363] — все это подсказало Каверину мысль о сборнике произведений Лунца[1364]. Для практического осуществления этого плана Каверин придумал создать официальную Комиссию при Союзе писателей по литературному наследию Льва Лунца и уже от ее имени добиваться издания книги. Правда, сам Каверин в «Эпилоге», написанном «в стол» в 1970-е годы, утверждал, что «вопреки увлечению Подольского не верил в нашу удачу»[1365], однако, скорей всего, это грустное высказывание post factum, а в середине 1960-х Каверин испытывал обычно свойственный ему оптимизм.
