Было ясно, что нам еще только предстоит узнать друг друга. Позже Йен взял меня туда же с Кельвином Бриггсом и его подругой Элейн. Людей было больше, ящик исчез, и напитки нам подали в стаканах. Заиграла «Rock Me Baby» Джорджа МакКрэ, на танцпол вышла стриптизерша и стала скидывать с себя одежду. Сперва я смутилась, а затем меня охватила злость на Йена, который притащил нас сюда. Я выскочила из клуба, Кельвин и Элейн отправились вместе со мной, но Йен не двинулся с места. Когда он наконец вышел, мы начали орать друг на друга прямо посреди улицы. Йен был очень зол и заявил, что мое возмущение — чистой воды расизм, потому что стриптизерша была белая, а зрители черные. Я объяснила ему, что просто не хочу смотреть на стриптизершу, какого бы цвета она ни была, а в ответ услышала: «После свадьбы ты изменилась»,
Вечеринки в Маклсфилде сошли на нет. Оливер Кливер и Питер Рид отправились в Оксфорд, Джон Тальбот переехал в Лондон, и Элен Аткинсон Вуд тоже — она поступила в художественный колледж Голдсмит.
Мы были совсем молодыми, и, конечно, нам было чрезвычайно скучно жить вместе с бабушкой и дедушкой Йена. Порой они тоже чувствовали себя неловко. Я все еще пыталась закончить старшую школу, совмещая учебу с работой; я изучала английскую литературу, и, естественно, нужно было много читать. Ежечасно опасаясь, как бы кто не заглянул в окно, старики даже днем держали шторы задернутыми практически наглухо, при этом из экономии не позволяли включать свет. Мы сидели как кроты в норе; учиться в таких условиях было очень трудно. Зимой, опять же из экономии, дом едва отапливали — относительно тепло было только в одной комнате, где мы все и ютились, стараясь согреться.
Тем не менее Йен чувствовал себя там как дома. Даже когда все бумаги были готовы, он все тянул с переездом. Мне же, напротив, очень хотелось начать обустраивать новое жилище, где я буду хозяйкой. Обстановка у стариков стала удушающей, и лишь гордость помешала мне собрать чемоданы и отправиться домой, к маме. Бабушка и дедушка Йена обращались с нами слишком уж хорошо, заботливо подбегая при первой необходимости. Я чувствовала себя менее самостоятельной, чем когда жила с родителями. Во всем доме было всего две розетки. Это, среди прочего, исключало возможность завести стиральную машину. Бабушка Йена всегда рвалась сама стирать всю нашу одежду в кухонной раковине. Нам не разрешали вносить вклад в семейный бюджет — ни гроша. Хотя Йена, казалось, это ничуть не волновало, мне было очень неловко. Все проявления наших чувств друг к другу приходилось приглушать: заниматься любовью тихо, ругаться шепотом. Однажды вечером мы поднялись к себе, чтобы наедине поскандалить, а бабушка Йена вошла и села между нами на кровать. Из дома можно было выбраться разве что затем, чтобы продавать бланки футбольного тотализатора в окрестных домах — дед работал на одну из букмекерских контор.
В конце концов мы переехали в Чаддертон, в дом на Сильван-стрит. Йен хотел сделать из него дом своей мечты, но заработка простого госслужащего было для этого явно недостаточно. Идеи по обустройству у него были своеобразные, например, запрет на покупку шкафов. Некоторое время пришлось мучиться, используя вместо них чемоданы, пока он все-таки не разрешил мне привезти маленький одностворчатый шкафчик, когда-то стоявший у меня в детской. Чтобы он сливался со стенами, мы его выкрасили в белый цвет. Пол спальни вместо ковра покрывал слой черной глянцевой краски; постельное белье было черно-белой расцветки. В один из походов на рынок Баттер Лейн мы купили сосновый комод, конечно же, с черными ручками. Чтобы писать, Йену была необходима отдельная комната, и он решил отвести для этой цели вторую спальню. Я предупредила, что играть там будет нельзя, потому что прямо за стеной детская. Однако он все равно взялся за обустройство и начал перекрашивать стены краской, по определению дающей кроваво-красный цвет. Он все красил и красил, а краска все впитывалась и впитывалась, так что стены приобрели странный темно-розовый оттенок.
Ванная комната находилась на втором этаже. Как-то вечером я была в игривом настроении и решила подкараулить Йена на пути из ванной, спрятавшись внизу, в красной комнате. Когда Йен открыл дверь, я выскочила с устрашающим воплем. Его реакция меня ошеломила.
Йен, упав на четвереньки, бросился в угол и съежился там, поскуливая. Через несколько секунд он снова был на ногах. Спустился вниз и как ни в чем не бывало вернулся к телевизору. Я думала, не заговорить ли с ним об этом, но было ясно, что он совершенно не отдает себе отчета в случившемся. Я, не подавая вида, сидела и наблюдала за ним некоторое время и уже сама сомневалась взаправду ли все было. Наконец я постаралась просто забыть об этом.
Хотя Йен пару раз говорил, что хочет устроиться на работу в Лондоне, в итоге он отказался от планов покинуть Север. Сама я не хотела в Лондон; чтобы поумерить пыл Йена, достаточно было упомянуть, как сложно продать дом и найти новое жилье. Он знал, что без моей поддержки ему не справиться.
Начинать новую жизнь в Олдеме было нелегко. У нас не было друзей, и пабы там не назвать дружелюбными. Когда мы заходили, все начинали глазеть. Для местных было очевидно, что мы не коренные жители Олдема, и работники бара обслуживали нас с неохотой. Наша жизнь стала скучной; кроме того, мы оба терпеть не могли свою работу. Йен развлекался тем, что постоянно предпринимал вылазки за сэндвичами; я же погружалась в глубочайшее уныние. Иногда в автобусе по дороге с работы я не могла сдержать слезы. Купив дом, мы опрометчиво обременили себя обязательствами, по сути, не будучи к этому готовыми, так же, как и к спокойствию, которое предполагает семейная жизнь. Нам было всего лишь по девятнадцать лет, и мысли Йена о музыкальной карьере не казались нелепыми мечтами. В ней мы видели спасение из тупика, в который сами себя загнали.
Йен не отличался особой практичностью, поэтому я взяла на себя заботы о семейном бюджете. Пока у него были сигареты, он мог с таким же успехом жить у своих родителей. Главный недостаток его характера заключался в неспособности отказывать кому-либо. Он впускал в дом всевозможных торговцев, которые пытались надуть нас, всучив очередное «уникальное предложение». Йен сидел, слушал, как они расхваливают свои товары, и не мог сказать, что все это нам не только не нужно, но и не по карману.
Как-то Йен пообещал местному кандидату от либералов проголосовать за него. В день выборов бедняга сам заехал за нами, чтобы отвезти на избирательный участок. Йен, с комфортом доехав в «либеральной» машине, как всегда, проголосовал за консерватора. Он сказал, что раз я его жена, то голосовать должна как и он, иначе я аннулирую его голос! Не нужно было много времени, чтобы понять: семейная жизнь не так легка, как раньше казалось. Мы лишь изредка могли позволить себе выбраться в бар; чтобы поменьше тратить на электричество, отапливали только гостиную. У нас были обогреватели, но Йен запретил их включать, а один вообще унес на задний двор. Единственное, на чем он не экономил, так это на сигаретах. Я никогда не курила, и это, естественно, раздражало меня.
