По свидетельству флигель-адъютанта свиты императора С.С. Фабрицкого (1874–1941) царская чета часто сетовала: «Лично мне неоднократно пришлось слышать и от Государя и от Императрицы ту же фразу, произносимую всегда с тоской: “Мы хорошо знаем, что стоит нам приблизить к себе кого-нибудь, кто нам так или иначе понравился, чтобы про этого человека начали бы говорить гадости”»[38].
Имеется еще одно подобное свидетельство: «Вот, посмотрите, – говорил однажды Николай II одному из своих адъютантов Д. – Когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели».
Царская семья встретила настороженное, а порой и враждебное отношение высшего света. Некоторые из них давали очень резкие и злобные характеристики царской чете: «Николай II оказался таким же однолюбом, как и его отец. Выбор его сердца пал на скромную, застенчивую немецкую принцессу одного из второстепенных германских дворов. Принцесса эта, получив английское воспитание, сохранила в крови специфический провинциализм и тягу к мещанскому уюту. Вся она была олицетворением приватности и антиподом державности. В семье простого смертного она была бы отрадой и украшением… Вероятно, она принесла бы счастье и любому европейскому конституционному монарху. Но на престоле Российского самодержца она оказалась почти вороной в павлиньих перьях. А ее дородность и красота бок о бок с тщедушной фигурой мужа вызывали какие-то смутные предчувствия. Наружное несоответствие было и у четы Александра III с его женою. Но колосс муж бок о бок с крошечной женой внушали русскому сердцу больше доверия, чем крупная жена бок о бок с тщедушным мужем»[39].
Конечно, это были злопыхатели, недовольные властью и своим положением, но, к сожалению, они своего «звездного часа» все же дождались.
Люди, которые могли наблюдать молодую царицу не только на балах и официальных приемах, а в более интимной обстановке, отзывались о ней совсем по-другому. Так, например, флигель-адъютант С.С. Фабрицкий, часто бывавший в Царской семье, свидетельствовал: «Государыня обладала довольно вспыльчивым характером, но умела сдерживаться, а затем очень быстро отходила и забывала свой гнев… Ее Величество обладала редко развитым чувством долга, и это как бы давало ей возможность быть упорной во многих случаях, когда по ее понятиям так требовал ее долг…»[40]
Далее он указывал: «К характеристике Государыни императрицы Александры Федоровны надо добавить, что она была в полном смысле слова красавицей, в которой соединялось все: царственная осанка, правильные черты лица, большой рост, правильная фигура, изящная походка, грация, большой ум, огромная начитанность и образованность, талант к искусствам, прекрасная память, сердечная доброта и т. п., но у нее не было искусства очаровывать, не было умения и желания нравиться толпе. А это, по-видимому, для царственных особ необходимо»[41].
Однако эта наука «нравиться другим» оказалась очень сложной. Отчуждению молодой царицы от «петербургского света» значительно способствовали внешняя холодность ее обращения и отсутствие внешней приветливости. Происходила эта холодность, по-видимому, преимущественно от присущей Александре Федоровне необыкновенной застенчивости и испытываемого ею смущения при общении с незнакомыми людьми. В кругу близких, когда застенчивость проходила, Александра Федоровна преображалась, становилась центром веселья и скучать в ее кругу (по уверению друзей царской четы и приближенных придворных) не приходилось.
Люди, близко знавшие Царскую семью, отмечали ее простоту в обхождении с другими, скромность в одежде и непритязательность в быту. Рассказывали, что однажды в Гамбурге при прогулке Николая Александровича по улицам города у проезжавшего мимо почтальона выпал ящик, Государь бросился, поднял этот ящик и передал его почтальону. На замечание спутника, зачем он изволил беспокоиться, Государь ответил: “Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения”.
Однако другие нравы господствовали в аристократической среде столицы. Придворные особы часто сопоставляли вдовствующую императрицу Марию Федоровну и молодую царицу Александру Федоровну. Графиня М.Э. Клейнмихель, критикуя супругу Николая II, отмечала: «Она была горда и застенчива в то же время и была совсем непохожа на свою приветливую тещу, вдовствующую императрицу Марию Федоровну, чья улыбка всех очаровывала. Ввиду того, что молодая императрица в юные годы не подготовлялась к своей будущей роли и никогда не должна была подчинять свою волю высшей воле другого, она не знала людей и, несмотря на это, считала свои суждения безупречными… Она судила всех и все очень строго… Вместо того чтобы искать сближения и привлечь к себе сердца, царица избегала разговоров и встреч, и стена, отделявшая ее от общества, все росла»[42].
Чувствуя нерасположение к себе аристократического общества, Александра Федоровна невольно стала удаляться от строгих критиков, не будучи в состоянии лицемерить и любезно принимать у себя тех, кто заочно ее осуждал. Получился заколдованный круг отчуждения, который с годами все увеличивался.
Судьбе было угодно подарить царской чете четырех дочерей. Это нередкое в частной жизни явление, в жизни «венценосцев» стало едва ли не проклятием. Каждую беременность Александра Федоровна ждала сына, чтобы выполнить, как она считала, долг императрицы перед Державой. И каждый раз рождение дочери ставило под сомнение династическую стабильность в Российской империи. Почти сплошь предки Николая II имели сыновей. Все европейские дворы имели наследников (Вильгельм II даже четверых), и только Российский трон 10 лет стоял осиротевшим. Для настороженной к року, болезненно самолюбивой императрицы Александры Федоровны это явилось трагедией.
Александра Федоровна была заботливой матерью: она сама ухаживала, кормила своих детей, просиживала ночи около их кроватей, когда они болели. В основу воспитания своих детей Царская семья положила развитие в них главных качеств: трудолюбия, скромности, простоты и отзывчивости на чужое горе.
Сама императрица Александра Федоровна никогда не оставалась без дела: она все время вязала, вышивала, рисовала, приготовляла разные вещи для подарков в благотворительных целях. Она не выносила безделья, считая его предосудительным и вредным. И к этому же настойчиво приучала своих детей. Александра Федоровна не позволяла им сидеть сложа руки. Но далеко не все окружающие с восторгом лицезрели полнейшую идиллию своего императора. Ее упрекали, что «она в первую очередь не императрица, а мать». Придворную знать раздражали бесконечные беременности царицы, нарушавшие пышный церемониал двора, ее приверженность к уединению, нелюбовь к балам, маскарадам. Застенчивость императрицы вызывала едкие насмешки аристократов. Скромная дармштадтская принцесса так и не стала «своей» для блестящего петербургского света. Большой Двор при Николае II все больше становился в антагонизм с дворами малыми, что усилило придворные интриги и послужило питательной средой для возникновения придворной «камарильи», больших и малых «политических салонов».
