Неподражаемая Павлова
Начиная с 1914 года, труппа Павловой объездила буквально весь мир: все страны Европы, США, Латинской Америки, Дальний Восток, Среднюю Азию… График был очень напряженным, и многие – в том числе Любовь Федоровна – осуждали Дандре за то, что он выжимает из балерины «последние соки». Но на самом деле Дандре относился к Анне очень бережно. Он всегда и во всем следовал ее желаниям. А ее единственным желанием было работать… За 22 года гастролей Анна Павлова, по подсчетам исследователей ее творчества, дала приблизительно 9000 спектаклей, проехала на поезде более 500 000 километров!
В газетах ее называли «Терпсихора пакетботов» – из-за ее бесконечных путешествий.
Во время триумфального турне Анны Павловой по Австралии и Новой Зеландии шеф-повар отеля Эспланаде в городе Перте подал балерине десерт, который он назвал ее именем – Pavlova. «Воздушный, как Павлова!» – так пояснил Альберт Сакс причину, по которой это весьма питательное блюдо – из белоснежных взбитых сливок, легчайших меренг, нежнейшего крема, свежих ягод и кисловатых фруктов с ноткой мятной прохлады – получило имя балерины.
Журналисты всего мира с восторгом писали о ней: «Павлова не артистка, а явление».
А сама она говорила в интервью вполне прозаично: «Я должна работать круглый год. У меня на руках труппа, распустить ее – значит уплатить всем неустойку. Это разрушит все, что я наработала за эти годы каторги. Если я не имею времени жить, то уж умирать я должна на ходу, на ногах».
Все, кто работал с Анной Павловой, ее боготворили.
Лаврентий Новиков, ее партнер по сцене, вспоминал:
«Обаяние ее личности было настолько велико, что в каком бы танце она ни появлялась, она производила на публику неизгладимое впечатление. Этим до известной степени и объяснялся тот факт, что ее репертуар состоял из спектаклей, в которых не было ничего новаторского. Павлова не задавалась целью создать нечто сенсационное – она сама была сенсацией, хотя вряд ли это сознавала. К чему бы она ни стремилась, она все оживляла своим обаянием и искренностью!»
Федор Лопухов, один из ее учеников, писал в годовщину ее смерти:
«Павлова – великая художница, потому что ее героини обладают каждая своей темой, говорят по-своему о жизни – тоскуют о ней или безгранично радуются, так, как это думает сама Павлова. Когда сейчас говорят «Павлова», вспоминают «Умирающего лебедя» Михаила Фокина, которого тот поставил лишь для нее, с ее удивительной манерой выразительно передать русскую грусть – мечту. В конце концов, их – лебедя и Павлову – отождествляют. Напрасно! Павлова воспевала радость больше, чем горе; тема счастья, а не страдания была ее главной темой. Павлова проявила себя как великая лирическая актриса прежде всего. Если искать сравнения в мире драгоценных камней, то ее следует признать истинным бриллиантом голубой воды!»
Балерина Наталья Владимировна Труханова сокрушалась: «Как мне всегда было жаль, что я не могла зарисовать ее Танца! Это было что-то неповторимое. Она просто жила в нем, иначе не скажешь. Она была самой Душою Танца. Только вот вряд ли Душа выразима словами!..»
Впрочем, и те, кто не знал ее лично, тоже боготворили Анну – достаточно было лишь раз увидеть ее танец…
Павлова и Вацлав Нижинский балете «Павильон Армиды».
В октябре 1932 года поэтесса Марина Цветаева поспорила с литературоведом Марком Слонимом о значении поэзии и танца для культуры вообще… Цветаеву до глубины души оскорбила сама возможность подобного сопоставления, и она возмущенно писала своей подруге Анне Тесковой: «Он танец ставит на одну высоту со словом ! <…> На что я ему ответила, что можно любить балет больше Священного Писания, но оправдать этого (уровнять их) – нельзя. Всякий поэт хочет (удачно или неудачно) сказать свою душу, а из танцоров – один на миллион. Танцор хочет сказать свое тело: силу, легкость, грацию. Это через него и хочет сказаться. Апогей тела, и в лучшем случае первобытный закон земного тяготения: но – силой ног (таких-то мускулов) лечу, не силой духа». Спустя несколько недель при новой встрече Цветаева пожелала продолжить спор – с новыми, тщательно продуманными аргументами. Но Слоним ответил ей, что в прошлый раз, сравнивая танец с поэзией, он вспоминал умершую полтора года назад Анну Павлову. И Цветаева вынуждена была согласиться: действительно – танец Павловой сопоставим с поэзией, потому что «Павлова сумела поднять живой танец на высоту, куда обычно воспаряет только дух».
Виктор Дандре сопровождал Анну всюду. Он стал практически ее тенью. Незаметной тенью. Даже на фотографиях в газетах не появлялся. Он полностью растворился в своей любви к ней. Но Анна тоже без него не могла существовать. Даже заснуть не могла, если Виктор еще не лежал рядом. Поэтому ему приходилось рано ложиться – вместе с ней.
Только он мог успокоить Анну, когда с ней делались истерики от усталости. Когда у нее начинались судороги в ногах и она кричала от боли, Виктор справлялся ловчее любого врача. Он умел делать расслабляющий массаж. Умел заранее почувствовать, что у Анны скоро будет мигрень и ей надо отдохнуть. Умел защитить ее от журналистов, когда она чувствовала себя слишком усталой для интервью… И отступить в привычную для него тень, когда Анне хотелось блистать.
Ходили слухи, будто они тайно обвенчались в Париже еще в 1911 году. И будто бы Анна сказала Виктору: «Если ты когда-нибудь осмелишься сказать, что мы повенчаны, – между нами все кончено. Я под поезд брошусь. Понимаешь: я теперь Павлова!» Теперь мне плевать на какую-то мадам Дандре! Пусть все думают, что ты просто так «при мне»…»
Это цитируют многие авторы, пишущие о Павловой, и это нельзя обойти вниманием… Но уж очень не похожи это плебейское высказывание на слова строгой, серьезной, одержимой работой Анны Павловой, которая всегда старалась выглядеть аристократкой и говорить как аристократка.
Поместье «Айви-хаус» в Хемпстеде, на окраине Лондона, было поистине роскошным: огромный дом с оранжереей, где цвели тропические растения и жили экзотические птицы, великолепный сад и еще более великолепный пруд, где плавали ручные лебеди, и целая поляна тюльпанов перед открытой террасой… Луковицы элитных тюльпанов выписали из Голландии, и стоили они целое состояние. Но хозяйка дома могла себе все это позволить: она получала баснословные гонорары за свои выступления, была фантастически работоспособна и потому – фантастически богата.
Госпожа Павлова не только зарабатывала – тратила она тоже много. На прихоти вроде тюльпанов и экзотических птиц или, например, на елку – живую елку, которую ей непременно доставляли каждое Рождество туда, где она в данный момент находилась, иной раз куда-нибудь в тропики. И на необходимые вещи – такие как фантастической красоты сценические костюмы, разработанные Бакстом и Анисфельдом, или на декорации кисти Коровина, или на самые дорогие тапочки-пуанты, которые у нее на ногах просто горели: итальянский мастер Нинолини изготовлял для Павловой в год 2000 пуантов!
