Стихов о Наполеоне Марина не писала — не хотела, не могла вступать в диалог с Пушкиным. А вот юного Орленка — единственного законного сына Наполеона — герцога Рейхштадского — боготворила и сделала поэтическим героем личной судьбы. Этот так никогда и не царствовавший римский император, юный, с тонким прозрачным лицом и золотыми кудрями, умер от туберкулеза в 21 год. Вот судьба, достойная трагической музы!
Марина начала переводить с французского «Орленка» Ростана. Она жила в ином мире, а эта обиходная жизнь была настолько нереальна, что не стоит и замечать пустяки, вроде грязных тарелок на столе после обеда. Кто-то уберет, кто-то заплатит за учение, сменит белье в спальне, выстирает и погладит вещи. Ох, эти мелочи: какие-то обязательства, какие-то деньги! Дурацкие заботы о крыше, печах, саде, порядке, вымытых окнах… разве они существуют на самом деле? Досадная помеха, и только. И слово какое противное — засаленное, как сковорода на кухне, — «быт»! Но повелительное, наглое. Есть люди, которым этим интересно заниматься. Вот и пусть наслаждаются!
…Марине интересно возле Талейрана в ароматах шумящего бала. Видно же, шельма плетет интригу! Глаза острые, как у лиса, а перед хозяином так и стелется! Предатель! Сейчас она его разоблачит, да с каким позором! Она взорвет этот муравейник лицемеров! Дамы непременно примутся нюхать соли и падать в обмороки… В маленькой комнате было тепло, трепетала лампадка у киота, на столике у дивана горела керосиновая лампа под матовым зеленым колпаком. В пляшущих по темным углах тенях таилась вся вселенная.
— Муся, я к тебе! — строго начал отец. — Мне кажется, ты давно хотела со мной поговорить. Извини, не находил времени для беседы. Самый горячий момент у меня в музее — отделочные работы. И экспозицию пора окончательно продумать со специалистами.
— Великие дела, сэр Цветаев! У меня проще. — Марина села, захлопнув книгу, твердо посмотрела в глаза отцу и отвела взгляд. Не умела смотреть в глаза — слишком интимно, вроде подглядывания, проникновение в тайники. И сосредоточиться на своем невозможно — чужое затягивает. Достаточно мгновенного взгляда: вскрыл «тайник» и все понял. Она вздохнула тяжко: все же неприятно причинять боль близкому человеку. Но как преодолеть его непонимание? — Мне надо с вами, папа, поговорить серьезно.
— Ты опять пропустила гимназию?
— Во-первых, папа, давайте оставим этот детский тон! Скажите честно, к чему мне обучение в этих погрязших в косности и лжи гимназиях? Да я знаю во сто раз больше, чем они.
— Но точные науки необходимы, Муся! Поверь — без них просто никуда. И потом — режим, регулярные занятия дисциплинируют, развивают чувство долга!
— Долга?! — она не расхохоталась, лишь иронично поджала губы. — Вот это выразительно сказано… Разберемся. Кому я должна? Вам и маме. Дворнику, няньке, кухарке. Может, еще его императорскому величеству, что содержит вас на службе?
— Это не шутки, не шутки, Марина! Как ты, ей-богу, не понимаешь! — Иван Владимирович заходил по комнате, сложив руки за спиной. — Да, содержит! И Музей, между прочим, для всего народа строит. — Сказал и прикусил язык, предчувствуя атаку Марины.
— Для народа Музей изящных искусств выстраивает? — язвительно протянула она. — Браво! А, может, лучше школы для неграмотных построить? Дома для тех, кто гниет в ночлежках? — Вскочив на диван, как завзятый оратор, Марина горячо и выразительно говорила о темноте народных масс, о лживости политиков, о несчастьях рабочего класса. — Мария Спиридонова — вот героиня! И лейтенант Шмидт на броненосце Потемкине — герой! Это — настоящие люди. А вы со своими пыльными статуями всю жизнь надрываетесь… Для кого? Для неграмотных рабочих? А вы вспомните, как наш конюх Поликарп кепочку на глаза надвинул, вспотел весь от стыдобы и едва не плюнул на вашу «Венеру»!
— Детка… Ну зачем ты так? Ах, ах… Господь простит, Господь надоумит… — Иван Владимирович хотел перекреститься на киот, прищурился, не разглядев привычного образа Чудотворца, подошел поближе. Отпрянул, схватился за сердце, судорожно хлебнул воздух и опустился на диван.
— И что? Что вы там увидели? — Марина поднесла к побелевшим губам отца стакан с водой. — Наполеон — герой! Лучший из людей. И мученик. Самый достойный мученик!
— Неужели ты, взрослая девушка, не понимаешь, что это… что это — отвратительное кощунство? Тебе уже шестнадцать лет… Господи! Пожалей хотя бы меня, Асю… Если ты сама не понимаешь, какими слезами обливается сейчас в раю твоя несчастная мать…
— Обожаю эти стенания: несчастный дедушка, несчастная мать в гробу слезами обливаются! Вы что, хотите сказать, что ТАМ что-то существует? — Марина демонстративно рассмеялась. — Нет там ничего! Я знаю! — голос Перешел на крик, и в нем звенели слезы. — Все обман! Разве вы еще не поняли! Все! Все обман — ничего не поняли?!
Иван Владимирович тихо поднялся:
— Марина, поговорим об этом позже, но если для тебя не совсем безразлична моя просьба, то я очень прошу — не требую — прошу как отец, как человек, ответственный за тебя, — убрать портрет с киота! — голос его дрогнул, дрожал и перст, гневно воздетый, указывающий на уютно расположившегося перед лампадкой француза.
— Что ж — вы добились своего! Уберу и уйду вместе с ним. Это не мой дом, в котором не умеют уважать дорогих мне людей. Уйду, так и знайте!
…Все осталось по-прежнему — в киот вернулся Чудотворец, а в «иконостас» над кроватью Марина собрала самые дорогие гравюры, портреты, литографии.
Однажды оказалось, что книг, литературных впечатлений мало, что нужен живой Орленок, ну, хотя бы на сцене Комедии Франсез в исполнении великой Сары Бернар. Сара Бернар — 56-летняя, мудрая, романтичная, осмелилась играть 20-летнего юношу! Вот истинная наследница духа юного герцога. И потом — необходимо, решительно необходимо поклониться могиле Наполеона. Для финала хорошая точка. Уж если расставлять точки. А точка в этой никчемной жизни просится! Назревает нечто — пистолетный выстрел, прыжок с моста или… Ах, как пылает сердце, как неистовствует кровь, колотясь во всех жилках!
Марина в 16 лет — полноватый, неуклюжий подросток в пенсне. Она больше похожа на юношу и осознанно пренебрегает атрибутами женственности. Спартанский стиль, привитый матерью, не нарушает темно-синяя пелеринка, плоская шляпка с круглыми полями. Она ходит быстро, резким широким независимым шагом. Никто не подумает, что девица прогуливается, ища знакомства. Взгляд одновременно вызывающий и пугливый. Готовность дать отпор и плохо скрытое отсутствие самоуверенности. Сплошные муки закомплексованной юной особы под напускной бравадой опытной дамы. Такой она явилась в Париж летом 1909 года — шестнадцатилетняя путешественница без сопровождения старшей компаньонки, что было совершенно не принято в приличном обществе.
