Также, как и в Ташкенте, мы здесь простояли лишь несколько дней. Нас вновь посадили на поезд, который в этот раз шел в Бухару, которая была конечным пунктом для нашей группы. По прибытии в древний город, второй после Мекки святой город ислама, я узнал некоторые факты из того, что мы видели в Ташкенте и Самарканде. Мы никогда бы не имели удовольствия видеть эти два города, если бы большевики не имели проблем в Эмирате Бухары. Сам эмир был изгнан из города лишь за год до нас. Несколько ворот старой столицы за стенами все еще имели следы обстрела снарядами. Также банды партизан все еще устраивали побеги на востоке.
Нашим домом здесь опять было старое медресе в самом центре города. Балкон моей комнаты выходил на большой круглый хавус. Стоячая вода в этом бассейне была полна буквально всем видами насекомых и извивающихся созданий. Он также вонял нещадно. Это была вода, которой правоверные совершали омовение перед тем, как молиться в многочисленных мечетях. Это была также вода, которую многие люди по соседству использовали для питья, для чая, для стирки. С этого бассейна начиналась сеть улиц, некоторые длинные и прямые, а большинство кривые и узкие, однако, они все были под крышей: когда-то знаменитый крытый базар Бухары. Сзади него находились древние кладбища. Они занимали до одной пятой города. В течение веков все могилы были над грунтом. В результате, с телами, сложенными друг над другом, некоторые кладбища были почти с десятиэтажного дома. Идущий от них смрад был невыносим. Когда шли дожди, то разложения от трупов смывались на улицы. Неизвестно, что было лучше: быть около кладбищ в жару, когда температура превышала 45 градусов по Цельсию, или, когда шел дождь. За кладбищами располагался остальной город, лабиринты сотен узких, кривых, безымянных улиц, насупившихся похожих на крепость домами из кирпича или дерна и без окон с уличной стороны. Этот комплекс базара, кладбищ и жилищ был окружен высокими и толстыми стенами. Имелось одиннадцать ворот, закрываемых с заката до восхода солнца и охраняемые день и ночь вооруженными людьми.
Каждое утро город возвращался к жизни. Опять были открыты ворота. Через них в город устремлялся поток верховых, верблюдов и ослов, в то время как узбеки, афганцы, персы и туркмены возобновляли свои повседневные заботы и магазины и базар заполнялись покупателями. Все было весьма живописно, но также очень шумно от зова детей и громких споров покупателей с торговцами. Я ни разу не видел женщину с открытым лицом. Весь женский род, за исключением очень маленьких, были туго завязан в черные паранджи, их лица были покрыты черными пеленами, выделанными из конских волос.
Ночами было опасно выходить в наружу. На улицах не было ни электричества, ни какого-либо света, вообще. В такие часы по ним бродили сотни и сотни бездомных собак, голодные до ужаса и немногочисленные воришки не в лучшем состоянии. Когда мы несколько раз выходили из медресе в темноте, то всегда нас сопровождала вооруженная охрана с фонарями.
Наши впечатления от города немного улучшились, когда мы здесь пожили немного и обзавелись несколькими друзьями из местных жителей. Приглашенные в их дома, мы были удивлены находить, как они были красивы изнутри. Большинство домов имели типа бассейнов, малых или больших, в зависимости от состояния владельца, бассейны с гораздо свежей и чистой водой, чем наш под нашим балконом. Вокруг бассейнов расположились сады фруктовых деревьев и прекрасных цветов, как розы, ноготки, маргаритки и много других, чьи названия я уже не могу вспомнить. Комнаты этих домов, окна и двери, которые открывались на эти красивые аллеи, были приятно прохладными после жары на улицах. У многих были низкие софы и чрезвычайно красивые ковры, знаменитые бухарские.
Удовольствие от этих визитов, однако, не смогло устранить мою подавленность, вызванную общим состоянием разложения города. Какая ужасная судьба выпала на великую Бухару, когда-то столицу саманидов, когда-то интеллектуального центра ислама и второго после Мекки святого места. Бухара, я почти плакал, когда-то прекрасный город с мощеными улицами и великолепными караван-сараями, со знаменитыми библиотеками и университетами, даже с адекватными санитарными установками. Я чувствовал, как духи плачут по: Рудаки, великому таджикскому поэту; Низамутдину Алишеру, великому узбекскому поэту; и Абу Али Ибн-сине, знаменитому таджикскому ученому и философу, жителю Бухары и известного в Европе как Авиценна.
Правда, за стеной дела казались получше. От города по всем направлениям простирались гектары и гектары плодородной почвы, знаменитый бухарский оазис. Здесь дехкане трудились на своих участках, выращивали фрукты, овощи и хлопок в большом изобилии. Повсюду росли акация, ореховые деревья, огромные тутовые деревья, каштаны, вязи, дубы, миндалевые деревья, абрикосы, вишни и персики.
Однако, вся страна, как деревенская местность, так и города, были подавлены неграмотностью, суевериями, малярией, кожными и брюшными заболеваниями. Они были главными врагами этого народа прошлого величия, который когда-то дал мусульманскому миру великих поэтов, ученых и мыслителей. Это было наследством русского колониализма, колониализма, худшего также из-за эгоизма местных беков и ханов, заинтересованных лишь в эксплуатации собственного народа при помощи завоевателей.
По правде говоря, я думал, что Бухара и большая часть остального Туркестана сильно нуждались в новом порядке. Она долго нуждалась в какой-то революции, установления некоторой новой системы, распространения образования, санитарных учреждений, строительства новых дорог и новых домов, реформирования, национального движения и независимости. Вежливые, гостеприимные, трудолюбивые узбеки, известные за рубежом за свою доброту к детям, за их хороший вкус и склонность к живописным формам и цветам, не были плохими людьми. Все, чего они нуждались, это было просвещение их лидеров для того, чтобы они были готовы бороться за новый порядок. Однако, в те дни моей невинности, я не знал, что узбекский прогресс должен был быть обеспечен ужасной ценой коллективизации и советизации.
Моя часть в этом скорбном процессе пришла скоро. После нескольких дней отдыха и экскурсий, нас позвали в канцелярию назира, или министра образования. Когда мы сели и попили зеленого чая с конфетами и со свежими фруктами, нам сказали, что наша группа распущена так, что каждый мог быть отправлен на индивидуальной основе. Мы были первыми молодыми активистами, которые рассеялись по Туркестану до самой Алма-Аты. Некоторые из нас были направлены в Термез. Другие должны были оставаться в Бухаре. Наш руководитель Хей был назначен в Хиву, которая была весьма плохим местом, чтобы такой фанатик направлялся туда. Меня направили в Чарджоу (теперь один из многих ленинсков Советского Союза), в каких-то сто км от Бухары, вверх по Аму-Дарье (Оксус). В мою задачу входило работать в качестве инструктора в учительском колледже, который только что был открыт коммунистами в маленьком туркменском городке.
