Но чаще всего приглашенные на эти музыкальные вечера бывали благодарны гостеприимному хозяину. «Позвольте еще раз поблагодарить Вас за высокое наслаждение, которое Вы доставили бывшим у Вас на вечере. После обычного холода петербургских салонов у Вас вполне можно было согреться. Мне припомнилось что-то давно прошедшее, русское и родное, чего теперь не встретишь», — в этом письме одного из посетителей музыкальных вечеров Тертия Ивановича Филиппова дана точная характеристика той атмосферы, которая возникала на этих вечерах.
Мусоргский, Балакирев, Островский принимали участие в этих вечерах. Тертий Иванович привлекал и начинающих талантливых певцов, артистов драматических театров, много лет его связывала дружба со знаменитым артистом и писателем Горбуновым. С помощью Тертия Ивановича первые артистические шаги к славе сделали Мравина, Яковлев, теперь солисты императорского театра, Морской, Майборода. А сколько просьб ему приходилось выслушивать относительно устройства на службу… или в оперу, консерваторию! Ныне знаменитый пианист Гофман тоже выступал у Тертия Ивановича Филиппова. Так что круг его интересов не был ограничен только народной песней.
Ох, сколько наветов, грязи, скандалов… Каждый ведь человек, а сколько в человеке — всего и всякого!.. Вот прислал письмо Балакирев, а вместе с письмом прислал копию своего письма Афанасию Федоровичу Бычкову, директору Публичной библиотеки. Да, Милий Алексеевич дурно отзывался о Рубинштейне. И вот письменно заявляет, что он не изменит своего отношения к Рубинштейну и никогда не менял и не изменит. Он не будет участвовать в юбилее Рубинштейна потому, что не уважает его как композитора, помнит его острые выступления о русской музыкальной школе, его резкие статьи об операх Глинки, очень огорчившие самого основателя русской музыкальной школы, который тогда был еще жив… Тертию Ивановичу рассказывали, что Владимир Васильевич Стасов на каком-то музыкальном вечере громоподобно заявил об отказе Балакирева участвовать в юбилее Рубинштейна по идейным соображениям. Естественно, это широко разошлось по Петербургу, и пришлось Балакиреву писать объяснительное письмо. И Тертий Иванович совершенно согласен с Балакиревым: правильно, из уважения к общим нашим друзьям он действительно должен бороться с клеветой, хотя бы и идущей от Стасова. Нет, Балакирев блестяще вышел из положения, послал в дар Императорской публичной библиотеке подлинный манускрипт сонаты Антона Григорьевича Рубинштейна… Действительно, этот автограф «неподражаемого пианиста и высокого музыканта, имеющего огромное значение в истории нашего музыкального искусства как основателя Императорского музыкального общества и консерватории, окажется нелишним для пополнения имеющейся в Публичной библиотеке коллекции автографов замечательных музыкантов»… Вот ведь как вышел из положения… Надо сегодня же всем рассказать об этом письме… Давно идут разногласия в музыкальном мире… И ему самому пришлось выступить со статьей «Глинка или Рубинштейн», в которой поставил все точки над «i». Балакирев тогда написал ему письмо, что статья доставила ему такое наслаждение, какое редко приходится испытывать. Хвалил конец статьи: «Их слава в стыде их…» Истинно, что конец — делу венец…
Неожиданно мысли Тертия Ивановича переключились на семейные его дела. Любимый его сын Сергей, образованный, знающий музыку и во всем разделяющий убеждения отца, недавно женился и ждет ребенка… Дочь Наташа родила ему трех внучек, а внука до сих пор у него не было. Вся надежда на Сергея и его жену Веру… Прекрасного сына ему Бог послал, старательного, спокойного, хорошо, что не увлекается картами. Вот ведь наказание Божье…
Сам Тертий Иванович никак не мог победить эту свою слабость. Пытался говеть, чтобы таким путем освободиться от поработившей его страсти к картам. Писал об этом отцу Алексию, просил его руководства, без помощи коего не имел решимости бросить игру и избавиться от нравственного унижения, снедающего его. И наконец пошел на исповедь к отцу Алексию… Ох, как тяжко преодолевать в себе слабости и мелкие страстишки… Много ему приходилось ездить по городам, встречали его всегда с особым вниманием, приглашали, естественно, и поиграть в винт, но он решительно отказывался, а потом жалел, скучая в своих апартаментах.
Все чаще Тертий Иванович задумывался о бренности человеческой жизни… Чего уж там, осталось и ему не так уж и много на этой земле. И неожиданно для себя вспомнил, как несколько лет тому назад он поехал поклониться Черниговской Божьей Матери и там посетил могилу Леонтьева, с которой он взял на память незабудку…
Он много читал Леонтьева, особенно ему по душе книга «Национальная политика, как орудие всемирной революции», в которой столько было важных и самобытных мыслей. Это был поистине замечательный писатель и мыслитель. «Благодарю Бога, что мне дано было быть ему опорою и утешением и спасти его от нищеты… А могилка скромная, с простым деревянным крестом, на котором изображено имя покойного. Ему — если б он мог свою могилку видеть — это было бы мало: он очень любил славу и дорожил признанием его дарований. А как приятно было смотреть на смиренный вид его могилки. Да, не успеваем мы подчас вознаградить человека за его труд и талант…»
Большую жизнь прожил Тертий Иванович и все время был в центре важнейших событий своего времени. До сих пор не могут ему простить скромность происхождения и перемены в мировоззрении: из бунтаря, «красного» в молодые годы — в реакционера и святошу. Все думали, что это ради карьеры… Говорят также, что он непонятным образом стал богатым человеком, крупным землевладельцем. И сколько уж выясняли, пока окончательно не выяснили, что все добыто легальным путем, частью унаследовано, частью благоприобретено. Любил он вспоминать свою молодость, веселые застолья, где царствовала его песня, широкая, раздольная, как сама великая Русь. Вспоминал он и резкие взрывы общественных столкновений… И свою постоянную занятость государственными делами. Это сейчас он немножко сбавил активность, а раньше постоянно мучили его настоящие недосуги. Некогда было работать над статьями, над книгами, ведь предрекали и ему литературную будущность, а все ушло в песок… Вот покойный Леонтьев сразу решил уйти от всякой службы, он успел познать полный досуг и современную свободу… Тот мог писать, когда вздумается, а он — когда выдастся свободная минута. Тем не менее мало кто понимал его положение, в том числе и Леонтьев, все требовали ответа на свои письма — ну как же, такова черта дворянина, кстати не самая похвальная… И не стоило бы отвечать на каждое письмо за неимением времени, да каждый раз приходилось вырывать свободную минуту и писать. А иногда и самому трудно было вытерпеть, чтобы не поделиться той или иной радостью… Честь этого изобличения могла бы принадлежать и Леонтьеву, если бы он догадался о крайней необходимости этого дела… Ведь Соловьев смешал древних славянофилов с Катковым, взгляды которого на Церковь были прямою противоположностью их воззрению. Они ошибались в применении общих начал к историческим явлениям, но не в самих началах…
