– Тогда, за рыбку! – предложил товарищ. – Она, рыбка-то, посуху не ходит…
До войны каждую зиму на берег реки Юг, в Никольске, недалеко от пристани, привозили клепку – этакие гладкие дощечки, вытесанные из осины. Их складывали в поленницы, как дрова. Клепку привозили из-за Мелентьева, наверно, потому и дорога та в лес называлась клепочной. Дощечки эти занимали на берегу немалую площадь. В баржах по реке Юг отправляли клепку в Архангельск для изготовления бочек под рыбу. Почти там же, на берегу, у Мелентьева, поближе к воде строили барки. Стояли они на клетках из бревен. Все было рассчитано так, что полая вода подходила к баркам, и спустить их на воду трудности не представляло. Но строительство барок, очевидно, уже заканчивалось. Если раньше их строили десятками, то в конце тридцатых – лишь единицы.
С приходом апреля город жил ожиданием ледохода. Обычно ледоход начинался где-то около 20-х чисел или чуть позднее. И когда река освобождалась ото льда, горожане, и стар, и млад, высыпали на реку, чтобы посмотреть интересное зрелище, которое бывало раз в году. Таял снег в ярких лучах весеннего солнца, бежали к реке говорливые ручейки, вода прибывала. Уже прилетали водоплавающие птицы. Канючили чайки, пролетали стайками утки, кулички.
На реку мы бегали даже в большую перемену посмотреть, не тронулся ли лед. Но обычно сначала были подвижки льда, а уходил он чаще всего ближе к вечеру, когда за день вода прибывала. Льдины шуршали, напирали друг на друга, крошились и вылезали на берег. Несло проруби, обставленные полукружьем молодыми густыми елочками, деревья, бревна. Кричали вороны. Маленькая серая птичка плиска – по-научному, трясогузка – перелетала со льдины на льдину, то и дело покачивала хвостиком и опять подлетала. Это про нее, трясогузку, говорили, что она хвостиком лед разбивает. Поэтому и называли плиску птичкой-ледоломкой. Как бы то ни было, но трясогузки всегда прилетали в пору ледохода и держались около реки.
Лед уходил быстро, не весь, конечно. Вода продолжала прибывать день ото дня, потому что разливались таежные речки, большие и малые, впадавшие в Юг, подпитывали его, давали жизнь. В те времена болота не осушали, ключи в деревенских колодцах никуда не уходили, и вода в них не иссякала.
Речники не сидели, сложа руки. В Великом Устюге не дожидались, когда принесет Никольские льдины. До Устюга они и не доплывали, превращались в крошево. Первыми обычно отправлялись в рейс маленькие буксирные пароходики. Это были шустрые буксиры-трудяги. Шлепая плицами, они шли осторожно, чтобы не сесть на мель, не уткнуться носом в песчаный берег или наносной песок, проворно преодолевали километр за километром. Хотя было их, километров, много. Березовые рощи, ельники, светлые сосновые боры окружали реку. За каждым поворотом, речной излукой взору речников открывался новый пейзаж. Порой лес отступал от реки, взбирался на крутые берега, угоры, холмы.
Весенний разлив сделал реку широкой, проходимой для пароходиков с баржами. Мутная вода захлестывала приречные низины, бурлила и пенилась на быстром течении, затопляла ивняки-тальники у берегов и мчалась дальше. По Югу встречались большие и маленькие деревни с добротными, сделанными на века, избами, иногда с коньками на крышах и резными наличниками.
– Вот это хоромы! – восторгались речники, разглядывая деревянное узорочье в каком-нибудь селе.
Поля вокруг деревень освобождались от снега. Он сохранялся кое-где в оврагах. Склоны их уже пестрели в ярко-желтых цветах мать-и-мачехи. По прошлогоднему жнивью шныряли грачи и что-то клевали. Хлеборобы вели пахоту, и за плугами тоже ходили грачи и чайки, подлетая за уходящей машиной.
Берега реки – то высокие, с пластами красной, синей и белой глины, то низкие, заросшие ветлами, которые купали в воде свои ветви.
Весенние перевозки грузов по реке Юг испокон века были очень важным мероприятием для района. И к ним были готовы торговые работники. Выгрузка и погрузка велась днем и ночью. За короткий срок надо было получить и отправить тысячи тонн грузов: продовольствия, промышленных, хозяйственных и других товаров, удобрений, горючего.
Обратными рейсами из Никольска везли в Архангельск хлеб, лен, кожи крупного рогатого скота, смолу, деготь и многое другое. В тот же далекий северный город по большой полой воде гнали по Югу плотами лучший лес.
Десятки лет по большим и малым рекам продолжался сплав леса молем (бревнами) в свободном плавании, без сплотки. Сплавлялись сотни тысяч кубометров леса, хотя и потери были немалые – бревна скапливались в заторах, заломах. Они тонули, их разносило по пожням и озеринам. После спада воды немало бревен оставалось на берегах, в старицах. Шла караванка, зачищая хвост. До молевого сплава в половодье гнали плоты-плитки из 28–40 бревен. Сплачивали эти плитки умельцы, которые были в каждом лесопункте. Плоты были достаточно длинные.
– Сплоточным такелажным материалом являлись распаренные и скрученные стволики ели, березы, ивы, черемухи, – рассказывает бывший главный лесничий области Лев Николаевич Беляев. – Из молодых деревцев свивались кольца, при помощи которых и деревянного клина бревна крепились к поворине – поперечному нетолстому дереву на плоту. При входе в более крупные реки плотики собирались в линейки из 10 штук или паромы, сплоченные в два ряда. По выходе в Северную Двину паромы сплачивались в гонки по 1200–3600 бревен.
Даже на плотах-плитках, спереди и сзади их, были специальные устройства для весел-правил. Такое весло вытесывалось из прочного, средней толщины длинного бревна. Правило вставлялось в приспособление – поднятую над плотом перекладину, она закреплялась на определенной высоте так, чтобы сплавщику работать веслом было удобно, не наклоняясь.
Каждая гонка снабжалась лодкой, якорем, снастями. На переднем плоту устанавливалось устройство для причаливания к берегу, на последнем ставилась избушка для рабочих. На каждую линейку давалось два витчатых каната длиной 40–50 метров для причала и хватки плотов. И лишь впоследствии, при переходе к судовой тяге плотов, такелаж заменялся на стальные тросы различного диаметра. Первоначальные способы сплотки и витчатые канаты стали достоянием истории.
– Ты знаешь, как я впервые побывал в Никольске? – спросил меня Иван Степанович Конев.
– Нет, не знаю.
– С отцом гнали плоты с верховьев Юга.
– Куда гнали плоты?
– Не до Подосиновца, конечно. Там своего леса хватало. Как и все, сплавляли лес до Архангельска.
Пожилые люди слыхали о нашем Никольском силаче Иване Лобанове, который родился в Никольском районе, в верховьях Юга, в деревне Мочальники. О нем много писали в газетах и даже книгах. Была у меня и фотография Ивана Лобанова, на которой было написано: «Непобедимый богатырь города Архангельска».
