Любезный Даблен, которому пьеса совсем не понравилась, предлагает посредничество, чтобы заручиться мнением знатока: Пьер Рапенуй, он же Лафон, пайщик «Комеди Франсез», признанный интерпретатор пьес Корнеля и Расина. Даблен рассчитывает снискать благосклонность актера благодаря рекомендательному письму их общего друга Пепина-Леалёра. «Поторопитесь и перепишите начисто плод ваших бдений, – советует он Оноре, – большими, красивыми буквами, затем напишите сопроводительное письмо Пепину, самому обязательному и надежному человеку… не забудьте немного лести в адрес Лафона, но не слишком грубой… Возможно, через три-четыре дня после того, как ваша рукопись будет ему вручена, вы будете представлены Лафону Пепином, и он будет так любезен, что пригласит вас на обед».
Готовый на все ради достижения цели, юноша приносит рукопись Даблену. Впрочем, он ни на что особенно не рассчитывает, поводов для сомнений у него более чем достаточно. «Кромвель» оставляет Лафона равнодушным, нет сомнений – он слишком «погряз» в своем репертуаре, чтобы получить удовольствие от чего-нибудь новенького. Так уговаривает себя Оноре, чтобы справиться с очередным поражением. И признается Лоре: «Я вижу, что „Кромвель“ ничего не стоит и не заслуживает права считаться даже зачатками пьесы». Осознание этого факта не повергает его в уныние, напротив, придает сил: раз не удалась трагедия, надо поискать новых форм выражения, более подходящих его таланту. Единственное, что огорчает в грустной истории с «Кромвелем», – несколько месяцев потрачено напрасно, а отец выделил только два года на то, чтобы он в полной мере проявил свой талант. Ну что ж, отныне придется ускорить темп. А сюжеты, вот они, повсюду! Только бы глупые военные стычки не помешали писать!
Его угнетает возможность провести годы на военной службе, но первого сентября 1820 года судьба улыбнулась Оноре – он освобожден от подобной перспективы. Сертификат генерального секретаря префектуры Сены говорит о том, что у молодого человека слишком маленький рост – 1 метр 655 миллиметров. Полный коротышка с цветущей физиономией и подпорченными зубами не в восторге от того, что видит в зеркале, но уверен – божественный огонь скрывается под столь неказистой оболочкой. И хочет как можно скорее доказать это. Родным, конечно же. Но главное – тысячам незнакомых людей, которые, закоснев в ежедневных заботах, ждут, сами того не зная, появления на небосводе литературы его, и только его – Бальзака.
Глава шестая
«Мастерская» Лепуатевена
Лора вышла замуж, в доме Бальзаков в Вильпаризи освободилась комната. Парижский опыт Оноре чересчур затянулся, полагали его родители, а потому потребовали, чтобы он возвратился к родному очагу, где мог теперь рассчитывать на удобную и покойную жизнь. Сын сопротивлялся: сердце его разрывалось от грусти при мысли о расставании со столицей, но обрести после месяцев дискомфорта налаженную жизнь было совсем неплохо. К счастью, у Бальзаков сохранилось кое-какое временное пристанище в их любимом квартале Марэ, это позволило Оноре время от времени отправляться дилижансом в Париж и проводить там несколько дней. Вернувшись, он вновь с раздражением и нежностью находил неизменными отцовские прорицания, его старческий задор и рецепты долголетия (съедать каждый вечер яблоко и ложиться спать пораньше), приступы безнадежности, досады и властности у матери, недовольство бабушки суровыми временами и падением нравов, напрасные мечтания Лоранс, которая после свадьбы сестры не находила себе места и думала о том, как бы найти жениха с деньгами и титулом. Оноре любил своих родных со всеми их слабостями, недостатками, маниями, но никто из них не в состоянии был заменить ему «сосланную» с мужем в Байё Лору, которая уверяла, что вполне довольна судьбой. Так ли это было на самом деле, или она разыгрывала комедию образцовой семейной жизни, никто не знал. Брат регулярно писал ей, держал в курсе своей работы, делился переживаниями.
После неудачи с «Кромвелем» он видел спасение лишь в романе. Чтение Вальтера Скотта окрылило его: захотелось превзойти автора «Айвенго» изобретательностью в написании отдельных эпизодов и блестящим знанием истории. Воодушевленный этим примером, Оноре начинает долгое повествование, озаглавленное «Агатиза». Действие происходит в Италии во времена Крестовых походов. Здесь есть любовь, предательство, рыцарские турниры, разбойники, прекрасная героиня, знающая тайны растений, умеющая готовить приворотное зелье. Исчеркав несколько страниц, незадачливый автор прерывает эту путаную историю, чтобы вскоре продолжить в несколько иной форме – «манускрипта аббата Савонати, переведенного с итальянского господином Матрикантом, учителем начальных классов». Меняется и название – теперь это «Фалтурна». И здесь Италия, но до Первого крестового похода, папа олицетворяет обскурантизм и узость мышления, прекрасная Фалтурна – свободу, вдохновение, древнюю магию. Ее странное имя означает «власть света», она милосердна и воплощает все знания мира. Рожденная, чтобы властвовать над людьми, поначалу покоряет и подчиняет себе сочинителя, который, впрочем, не идет дальше первых страниц.
Одновременно он занят романом в письмах – «Стени, или Философские заблуждения». На этот раз дело происходит во Франции. Герой – Жакоб дель Риес – возвращается в Тур, где встречает молочную сестру Стени, с которой был разлучен с детства. Он совсем не по-братски восхищен ею и приходит в отчаяние от того, что мать девушки вынуждает ее выйти замуж за господина де Планкси. Страстная переписка завязывается между двумя созданными друг для друга, но разлученными злою судьбой людьми. Однажды во время прогулки Стени чуть было не уступает брату. Грубый, ревнивый муж вызывает Жакоба на дуэль, тот умирает при невыясненных обстоятельствах. Все в этой истории чрезмерно, выспренно, витиевато, кроме описания провинции, на фоне которого разворачиваются события: «Между Луарой и Шером лежит широкая равнина, не сухая и бесплодная, но зеленая, орошаемая взаимной дружбой двух рек, чьи воды встречаются». Как только Бальзак переходит к чему-то хорошо ему знакомому, он находит верные слова, но чувства персонажей отягощены бесконечными рассуждениями. То и дело повествование прерывают их споры о материальности мысли или абсурдности христианского объяснения происхождения мира. Читатель тонет в потоке слов и не знает, прислушиваться ли ему к биению сердца героев или разглагольствованиям начинающего философа. Автор демонстрирует чрезвычайно непринужденное письмо, но техники ему все же не хватает, и он отдает себе в этом отчет: на полях то и дело появляются записи: «Переделать… Исправить…»
