— Василий Васильевич! Как вы думаете, откуда нам взять средства на содержание школ?
Фомин развел руками:
— Нет у нас таких ассигнований. Какую-то часть средств может быть Наркомпрос даст? Во всяком случае, пайки для учителей он обязан выделить…
— А что если мы своей властью установим для нужд просвещения небольшие сборы, какие-нибудь обложения на услуги, оказываемые клиентуре? Поговорите с нашими юристами. Думаю, что тут противозаконного ничего нет. Собранные суммы пойдут на обучение детей и повышение квалификации рабочих. Ведь те, кто пользуется услугами транспорта, тоже заинтересованы в росте мастерства и культурности железнодорожников…
— Феликс Эдмундович, как вы себе представляете эти сборы и обложения? — спросил Фомин.
— Ну, скажем, отчисление какого-то процента выручки от продажи пассажирских билетов, кроме пригородных, конечно… Я бы направил в фонд просвещения всякие штрафы, значительно повысил бы плату за пользование протекционными вагонами, отчислял бы половину выручки от продажи перронных билетов… Надо посоветоваться с нашими финансистами. Но прежде всего я поговорю с Луначарским.
Дзержинский позвонил по телефону:
— Анатолий Васильевич! Здравствуйте, Дзержинский. Хочу к вам заехать, поговорить. Очень рады будете? Посмотрим. Когда? Сейчас, минут через двадцать буду. Что у меня загорелось? Просвещение горит на транспорте…
* * *
По звонку Дзержинского Луначарский догадался, что сегодня возобновится давний спор Наркомпроса и НК.ПС о железнодорожных школах. Он помнил, с какой неохотой подчинились транспортники постановлению Совнаркома, доказывая, что местные отделы народного образования не смогут руководить школами на линии и содержать интернаты для детей с разъездов и остановочных пунктов. Вероятно, все же они были правы, если теперь, как сказал Феликс Эдмундович, просвещение горит на транспорте. Видимо, многие дети железнодорожников остались вне школы, если Дзержинский, только-только начавший вникать в сложные проблемы транспорта, оставив все свои срочные дела, сам спешит в Наркомпрос.
Луначарский не удивился, что этот невероятно занятой человек сам едет к нему, а не посылает кого-нибудь из своих заместителей. Анатолий Васильевич знал, как Дзержинский любит детей, как близко принимает к сердцу все, что их касается.
Полгода назад был такой же внезапный звонок по телефону и вскоре председатель ВЧК появился у него в кабинете, полный решимости и энергии. Без всякого предисловия он тогда заявил, как нечто уже твердо решенное:
— Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью…
Такая постановка вопроса поразила тогда Луначарского своей неожиданностью и необычайностью. Силы Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем бросить на борьбу с детской беспризорностью!
Луначарскому хорошо запомнились проникновенные слова Дзержинского:
— Я пришел к этому выводу, исходя из двух соображений. Во-первых, это же ужасное бедствие! Ведь когда смотришь на детей, так не можешь не думать — все для них! Плоды революции не нам, а им! А между тем, сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности…
И вот через полгода Дзержинский снова сидит у него в кабинете, как всегда подтянутый, серьезный, горящий внутренним огнем, и снова его волнует вопрос о судьбах детей, на этот раз детей железнодорожников.
Для участия в разговоре с Дзержинским Луначарский пригласил некоторых членов коллегии и сотрудников Наркомпроса. Большинство из них знало, о чем пойдет речь, и заранее было настроено против предложения НКПС о передаче станционных школ в ведение транспорта.
Особенно горячилась заведующая одним из отделов Наркомпроса, уже немолодая женщина с мужеподобным лицом и стрижеными волосами. Она непрерывно курила и, несмотря на то, что в кабинете было душно, не снимала с плеч кожаной куртки.
Попросив у Луначарского слова, она стала резко возражать Дзержинскому и назидательным тоном поучать, что методическое руководство образованием должно быть строго централизовано. Нельзя разбазаривать школы по ведомствам и поэтому никто не позволит железнодорожникам разбивать на куски единое целое — народное просвещение.
Дзержинский вспыхнул. На его бледном лице от волнения выступил румянец, но он не бросил ни одной реплики.
— Разрешите ответить? — обратился Дзержинский к Луначарскому.
— Я не ведомственник, и вам не советую быть им, — горячо говорил он и его взволнованные слова торопливо, как волны, в бурю, накрывали друг друга. — Руководство? Пожалуйста! Обеспечьте за собой руководство полностью. Напишите какой хотите устав. Готов подписать не глядя! Вам просвещенцам и книги в руки. Но администрировать и финансировать дайте нам. В чем дело? Мы можем прибавлять какие-то гроши к каждому билету. И вот возможность учить десятки тысяч детей, учить может быть немного лучше, чем остальных…
— Привилегию детям железнодорожников? И вы хотите, чтобы Наркомпрос поддержал это? — запальчиво вопрошала заведующая отделом.
— Да, привилегию. Или вы хотите непременно сдернуть детей транспортников до той нищеты в деле образования, в которой сейчас вынуждены барахтаться ваши школы? Ведь мы же, НКПС, общий уровень школ поднять не можем? Эти наши деньги мы вам отдать на все дело образования не можем? Зачем же вы хотите помешать, чтобы дети рабочих хоть одной категории имели эту, скажем, «привилегию» — учиться немножко лучше? Я знаю, что придет время и это совсем не нужно будет…
Луначарский слушал Дзержинского и думал:
— «Какая неповторимая личность! С какой огневой убежденностью отстаивает он свои мысли, с какой страстностью стремится убрать с дороги ведомственную волокиту! Как не жалеет он себя, как щедро отдает заботе о детях, особенно волнующей его, свои силы, свое сердце…».
А Феликс Эдмундович уже произносил заключительные слова:
— Я вовсе не сепаратист. Только, знакомясь с этим делом, я увидел, что многочисленная группа детворы из-за ведомственной распри может пострадать в своем обучении. А этого нельзя. Что хотите, какие хотите условия, только без вреда для самих детей…
Выступать после Дзержинского желающих не нашлось. В заключительном слове Луначарский горячо поддержал его. А через два месяца в газете «Гудок» появились первые сообщения о том, что началась передача станционных школ из ведения Наркомпроса железнодорожникам.
