Отношения между отцом и сыном временами осложнялись. При всей своей щедрости отец настаивал на своих правах главы семьи и отца. Он требовал продолжения занятий юриспруденцией в Лейпциге и не одобрял желания Вольфганга переехать в Геттинген. При всем своем внимании к современности жил он согласно представлениям, для которых этикет и ритуал были чем-то само собой разумеющимся, требующими к себе уважения, и ни на йоту не отступал от своего лютеранства. Он видел Италию и Францию, сохранил о них приятные воспоминания. Иначе он не написал бы спустя годы «Viaggio in Italia». Но он замкнулся в свой мирок на Гросер-Хиршграбен. В повседневных делах ему, без сомнения, не был чужд педантизм, не были чужды приступы угрюмости и меланхолии, что тяжело отзывалось на домашних. Творчески он никак не осуществил себя. Может быть, этот факт, что не говорит еще о неудавшейся жизни, — причина того, что позднейшие исследователи считали его существование ограниченным и узким. В шестой книге «Поэзии и правды» есть намек на это — в том месте, где Гёте говорит о своей антипатии к родному городу, которая становилась ему все яснее: «Мой отец, соприкасавшийся с городскими делами лишь как частное лицо, не раз весьма резко отзывался об уродливых явлениях в жизни нашего города. И разве я не знал, что после стольких трудов, усилий, путешествий, при всей своей разносторонней образованности, он в конце концов вынужден был вести одинокую жизнь в четырех стенах своего дома, — жизнь, какой я никогда бы себе не пожелал? Все это страшным бременем ложилось на мою душу, и сбросить его я мог лишь в мечтах о жизненном пути, диаметрально противоположном тому, какой был мне предписан» (3,203).[23]
Гёте, как видно, до самого конца сохранил неоднозначное отношение к отцу. Почтительная сыновняя любовь диктовала старому Гёте такие строки: «Жизненный путь отца до тех пор совершался в соответствии с его желаниями; мне предстояло идти по той же проторенной дороге, только дальше» (3, 29). Императорский советник восхищался сыном и следил с любовью и участием за его жизненным путем, хотя и не без озабоченности и опасений. Он назвал его в одном из немногих сохранившихся писем (к Шёнборну, 24 июля 1776 г.) «оригинальным» человеком, а получив из Веймара стихотворение «Морское плаванье», он собственноручно переписал его, точно стремясь подавить собственный скептицизм и запомнить ту уверенность в себе и веру в будущее, которые высказал в нем автор. В двенадцатой книге «Поэзии и правды» Гёте даже пишет, что отец был «доволен своей жизнью»: «Отец, предаваясь обычным занятиям и застарелым пристрастиям, был доволен своей жизнью и чувствовал себя превосходно, как человек, осуществляющий свои планы вопреки всем препонам и задержкам» (3, 424).
Катарина Элизабета Текстор, дочь городского шультгейса и госпожа советница Гёте
Значительно подробнее, чем с отцом, знакомят нас документы с матерью Гёте Катариной Элизабетой, урожденной Текстор, — и прежде всего ее письма, многие из которых написаны увлеченным рассказчиком. Тексторы были старинным родом юристов, осевшим с 1690 года во Франкфурте. Прадед Катарины Элизабеты Иоганн Вольфганг Текстор (1638–1701) был профессором и ректором университета в Гейдельберге; в 1689 году после занятия города французами он бежал и годом позже стал синдиком Франкфуртского магистрата. Один из его сыновей, Кристоф Генрих (1666–1716), также юрист, жил в качестве адвоката и советника курпфальцского придворного суда в свободном имперском городе, его же старший сын, дедушка Гёте Иоганн Вольфгант Текстор (1693–1771), занимал в городе высшую должность имперского городского и судебного шультгейса, хотя он не принадлежал ни к одному из знатных патрицианских родов. Он был исполнен бюргерского самосознания и, с достоинством соблюдая весь внешний ритуал своей почетной должности, не был склонен к расточительности и пышности, любил свой сад и, если верить слухам, отказался от дворянского звания. Женой его стала Анна Маргарита Линдгеймер (1711–1783) — дочь юриста, дед которой по отцовской линии был мясником и торговцем скотом во Франкфурте, в то время как дед по материнской линии занимал важные юридические должности в Гессене. К дедушке и бабушке Текстор-Линдгеймер обращено первое дошедшее до нас стихотворение Гёте: оно написано александрийским стихом по случаю наступления нового 1757 года.
Образованию своих дочерей шультгейс не уделял, как видно, большого внимания. Он считал достаточным, в духе своего времени, если они умели хоть как-то писать и считать и готовы были вступить в брак. Катарина Элизабета, родившаяся 19 февраля 1731 года, вышла замуж за императорского советника Гёте, когда ей было 17 лет. У нее, таким образом, было достаточно времени, чтобы познакомиться с тем, что входило в круг интересов ее мужа и до тех пор, вероятно, было ей чуждо. Позднее ее интересы принадлежали целиком театру, со всем, что его окружало, — с нежной дружбой с директором театра Гроссманом, а с 1784 года с граничащим со страстью увлечением актером Унцельманом, которое, однако, в 1788 году кончилось ничем.
Трудно, говоря о «госпоже советнице Гёте», какой она предстает нам в своих письмах, не впасть в исполненный энтузиазма тон. Правда, при этом не следует слишком большое внимание обращать на ее правописание. Она пишет, не думая о правилах, которые она к тому же и не очень учила. «Виноват школьный учитель», — пишет она, наполовину оправдываясь, наполовину иронизируя над собой.
Какая жизненная сила, какой оптимизм в этой женщине; какое упорное жизнелюбие в самые тяжелые времена, когда между 1756 и 1777 годами умерли ее пятеро детей или когда в 90–х годах шла война и она одна должна была управляться с постоем и всем прочим; какая вера в жизнь, которую она передавала другим; какая твердость, когда вопреки общественным условностям она приняла как само собой разумеющееся в качестве члена семьи Кристиану Вульпиус, с которой ее сын жил в свободном браке! Ее способность принимать жизнь такой, какая она есть, и не терять при этом надежды была неизменной:
«Мое самочувствие, слава богу, совсем хорошее, я довольна — терпеливо мирюсь с тем, что не могу изменить, надеюсь на лучшее и не расстраиваюсь раньше времени» (1 января 1793 г.).
«Есть много радостей в Господнем мире! Только нужно уметь их найти — и не пренебрегать даже малым» (28 февраля 1796 г.).
«Наше нынешнее положение во всех отношениях тревожно и сомнительно, но тужить до времени или даже унывать не по мне; надеяться на бога, пользоваться каждой минутой, не терять головы, хранить себя от болезней — поскольку это мне всегда шло на пользу, то я и теперь буду этого держаться» (1 августа 1796 г.).
