Так я попал на Чукотку. Попал к очень хорошему человеку. Познакомился с жизнью чукчей, с их обычаями. Научился пить кровь оленей. Тот человек, чукча, который меня тогда спас, привел меня на кладбище и сказал: «Смотри. Здесь лежат твои соплеменники. Они сюда приезжали, все везли лук, чеснок. Но все они умерли от цинги. Здесь край суровый, не простой. А чукча не знает, что такое лук или чеснок. Но он живет и без цинги. Хочешь выжить здесь — стань чукчей». То есть научись всему, что делает чукча. И я вспоминаю, как они подрезали оленя, выстроились и по очереди пили его кровь. Сердце его работало. Они подходили с большими кружками, дымящаяся кровь… Это было ужасно. Мне стало плохо. Но потом и я привык делать тоже самое. В той кружке крови оказывались все витамины и минералы, необходимые для здоровья, которые олень сам находил для продления жизни в этом краю.
Так прошло два года. Но бы один случай, когда мы поехали в Анадырь, чтобы сдавать шкуры. Старых оленей отстреливали, снимали шкуры, сдавали их государству. И когда мы везли эти шкуры на нас напали волки. Сначала наша машина заглохла. Был мороз за минус сорок пять градусов. И мы подожгли машину: и согреться, и отогнать волков. Нам некуда деваться было. Волки обступили. Машина горела долго. И когда взорвался бензобак, это услышали другие чукчи. Они ехали на собаках, где-то в тундре, услышали и нас спасли.
Началось расследование и суд. Как-никак сгорела машина. В сталинское время за украденный грамм зерна, за три колоска ржи, людей сажали в тюрьму. А тут государственное имущество машина ЗИС-5, груженая оленьими шкурами сгорела в тундре. Но в то время было и то, что, если человек спасал свою жизнь и из-за этого погибало государственное имущество, его могли оправдать. Я попал под суд. И тут оказалось, что меня через милицию искала моя мама. Как пропавшего. Попробуй, найди, если ты живешь с оленеводами в тундре? Когда все закончилось и нас оправдали, меня по этапу, как заключенного, отправили на «большую землю» к маме.
Так я вернулся назад через два года в Минск, где узнал, что того негодяя, в которого стрелял, я не убил, а тяжело ранил. Он долго лежал в больнице, но не жаловался никуда Ему сделали операцию и он собрал тихо свои вещи и уехал из Беларуси. А на меня, десятилетнего, никто и не подумал.
Жизнь — это борьба. И не просто борьба за существование, хотя и это сюда входит. Есть вещи, которые не прощаются. Хотя люди разные. Кто-то живет и прощает. Но я прожил уже большую серьезную жизнь и считаю — то, что я сделал тогда, я сделал правильно. Потому что поднимать руку просто на человека — это страшно. Бог дает жизнь человек, чтобы он жил. Отнимать жизнь у другого челока не так просто. Но в то время у меня не было другого выхода. И, чем больше проходит времени, я считаю, что поступил правильно. И не мог бы поступить по- другому.
Мы не верили никогда ни в один закон. У нас существует поговорка «Закон, что дышло. Куда повернул — туда и вышло». То есть никогда в жизни люди не надеяться на закон в наших условиях. Поэтому у нас была вторая поговорка «От тюрьмы и от сумы не зарекайся.» Каждый знает, что он может попасть в ситуацию, где его никто не спасет. И поэтому дружба, как мы понимали ее, отличается от дружбы, которая, предположим, существует на Западе.
Я когда стал выезжать на Запад и смотреть, как живут люди это понял. У нас нет законов, а есть друзья, которые выручают тебя в том или ином случае. Сегодня тоже мы живем в непростой ситуации и мы опять больше надеемся на друзей, а не на закон.
Если бы я этого тогда не сделал, я бы жалел по сей день. Как мне кажется сегодня, я бы себя презирал и считал бы, что я трус. Дал возможность тому, кто совершил злодеяние, спокойно жить и наслаждаться жизнью.
— Но вы могли и так спокойно жить и наслаждаться жизнью. Какое вам дело до него?
— Я не мог наслаждаться жизнью до тех пор, пока было ему хорошо. У меня не было другого выхода.
Валерий Мурох, а именно так звали десятилетнего мстителя, потом закончил медицинский институт, работал по специальности, стал профессором медицины. Но главным поступком своей жизни он и сегодня считает тот, когда с обрезом в руках, залез на крушу дома и прицелился…
Он уже был контр-адмиралом и Героем Советского Союза, когда выехал в Германию вслед за детьми — а что было делать на старости лет, хворая, одним с женой, в разрушенной Родине девяностых годов прошлого века?
Дети успешно стали выстраивать свою жизнь, а советскому адмиралу Германия дала муниципальное жилье, полноценное медицинское обслуживание и пенсию. Все нормально. Но самая большая боль для него, офицера и Героя, всю жизнь отдавшего флоту уже несуществующей страны как раз в том, что происходит дома. Не здесь, в Германии — а там, на постсоветском пространстве.
— Если бы «та» война случилась сейчас, то не думаю, что Советский Союз победил бы. Мы были не просто другими — мы были патриотами. Я вас уверяю. Ни один молодой парень сейчас под танк с гранатами не ляжет и амбразуру грудью не закроет. Если не заплатят. А наше поколение могло…
На стене комнаты висит его личный штандарт, настоящий, военно-морской, правда уже несуществующей страны, с приколотыми на него медалями и звездой Героя. Но при всем патриотизме, адмирал признает, что, если бы он был записан в паспорте как «еврей», то вряд ли уже духовно вырождающаяся советская номенклатура дала ему возможность сделать такую карьеру. До командира одной из первых советских атомных подводных лодок. Записанным «украинцем» по паспорту, это оказалось возможным.
— До этого штандарта, будучи записанным евреем, я бы не дошел. Когда Л. Брежнев вручал мне золотую звезду Героя, то не сдержался и сказал: «Второй раз после войны вручаю Героя Советского Союза еврею». И на удивленный вопрос офицера-подводника пояснил: «Я что, твоего папу, Мойшу, не знаю? Мы вместе воевали на „Малой земле“. Он был политработником у Цезаря Кунникова, тоже еврея, который получил Героя, но посмертно. А отец твой, поскольку тогда остался жив, но еврей — орден Ленина».
— А за что вы получили Героя Советского Союза — время-то было мирное?
— Не для всех. В районе полуострова Рыбачий, на Севере, моя подводная лодка нарвалась на мину времен еще гражданской войны. Легли на грунт. Экипаж — 160 человек и я должен возвратить ребят их близким. И пробоину в шестом отсеке лодки заваривал сам, лично. Должен был тогда уложиться в пятнадцать минут. Но на этом все не закончилось, Реактор работал, воздух был, но там, под водой, на грунте, мы пробыли 145 суток. Заварили как могли, чуть продули, всплыли и сами пришли домой, где жена уже два месяца получала на меня пенсию. Похоронили нас. Я был командиром знаменитой атомной подводной лодки «Тайфун».
