Мало того, я поставил в известность посольства Австрии и США о том, что Израиль вводит новый порядок выдачи виз. В свою очередь американцы не закрывали въезд для советских евреев, как об этом говорят многие из приехавших в Израиль. Американцы просто указали, что те, кто хочет ехать в США, должны подавать документы в их посольство в Москве, а не менять маршрут, имея на руках израильскую визу, как это было прежде. И, если бы израильские эмигранты приезжали по-прежнему в Вену, то американцам ничего не оставалось бы, как их устраивать и принимать. Поскольку эмиграция резко нарастала, то за несколько дней в Вене бы скопились тысячи людей с детьми, которыми никто не занимается, а они хотят в США, а не в Израиль, то американцы, под давлением общественности и своей, и Европы, вернулись бы к прежним правилам.
США тогда изменили правила выезда евреев, исходя их своих финансовых соображений, из вопросов экономии. А я это сделал, чтобы завернуть нарастающий поток именно в Израиль. Это был шанс. Я помню, как инструктировал тогда в Москве своих людей, когда мы решили попробовать работать на новых условиях: «Если мы продержимся один день — мы выиграли на 80 процентов. Если мы продержимся три дня — проблема выезда по израильской виде только в Израиль будет решена полностью».
Корр.: И таким образом поток советских евреев направился в Израиль?
Кедми: В конце октября-начале ноября 1989 года так и получилось. Если бы кто-то поехал в Вену, то мог бы и с израильской визой уехать оттуда в США. Но для этого надо было иметь нестандартное мышление. Сработал «стадный инстинкт» советского человека. На это я тогда и рассчитывал.
Для сотен тысяч тех, кто выехал из СССР до свободного выезда, на «волнах» начала и конца семидесятых годов, а также в ежегодном ручейке предперестроечного двадцатилетия, весьма необычным окажется обстоятельства, так называемого «отсева» в Вене. Тогда, прямо у поезда, эмигранта с израильской визой спрашивали: «Вы в Израиль или…?» Абсолютное большинство выбирали Штаты. И с ними никто не спорил. «Израильтян» довольно быстро направляли на историческую Родину. Нацеленных на США, перевозили в Рим и уже там, в течение нескольких месяцев, оформляли американскую эмиграцию со статусом «беженца».
— Так вот, — рассказывает Кедми. — «Отсев» в Вене тоже начался случайно в 1971 году — после того, как первая семья отказалась ехать в Израиль, вторая семья пошла за ней. Оказалось, что так можно…
Корр.: Вам Израиль должен был предоставить после этого самую высшую награду?
Кедми: В Израиле не очень принято давать награды. И самой высшей наградой для меня было то, что я много раз годами видел прилет самолета с репатриантами и то, как люди выходят на трап и видят Израиль, а потом — ступают на его землю.
Корр. Ну вот, прошло почти двадцать лет. Получилось ли то, на что вы и ваши коллеги рассчитывали?
Кедми: Стратегические расчеты оправдали с лучшем виде. Я помню, когда учился в военном колледже Генерального штаба армии обороны Израиля, одна из моих курсовых работ была «Перспективы репатриации евреев из Советского Союза». Тогда, чисто методически, я просчитывал три варианта — если когда-нибудь в Израиль приедут двести пятьдесят тысяч человек из СССР, пятьсот тысяч и семьсот пятьдесят тысяч. Верхняя планка казалась почти фантастической. А приехали на сегодня гораздо более миллиона.
Корр.: А почему так вышло, в итоге, что каждый пятый в Израиле — выходец из бывшего Советского Союза, а представительство в кнессете и даже в органах местной власти довольно мизерное?
Кедми: С одной стороны последняя волна русскоговорящих репатриантов недостаточно политически организована и не может противостоять дискриминации, с которой сталкивается. Это не государственная политика по отношению к выходцам из бывшего Союза, как было, частично или полностью, в СССР — по отношению к евреям. В Израиле — дискриминация тотальная, причем со стороны общества. Она основана не только на опасениях перед конкурентами. Любая дискриминация прежде всего опирается на невежество. Но так в Израиле происходило всегда — новая «волна» репатриации подвергалась дискриминации со стороны «старожилов». Самый понятный и наглядный пример — эмиграция немецких евреев в начале тридцатых годов прошлого века, когда в Германии к власти пришел Гитлер. Это бы «цвет» европейского еврейства. И им тоже досталось от «старожилов» и при приеме на работу, и во всех областях. Так что ничего нового или противоестественного не происходит. Все уляжется со временем.
корр.: А как вы расцениваете немалое число тех, кто уезжает из Израиля?
Кедми: Вообще, я отношусь с большим неодобрением, когда люди уезжают из Израиля, но с понимаем этого. В конце-концов, те, кто обладает потенциалом, энергией, инициативой всегда ищут самовыражения. Если такие люди не могут реализовать себя в той стране, где они живут, а евреи- народ мобильный, то почему не искать самовыражение в другом месте? Мы же здесь должны сделать Израиль таким, чтобы он соответствовал возможностям и желаниям тех, кто живет в этой стране и тех, кто захочет в ней жить. И раньше, и сейчас, и тогда — в 1989-ом, направляя волну эмиграции именно в Израиль, я для этого и работал.
Ариэль Шарон: «Я здесь везде у себя дома»
Бывшему премьер-министру Израиля, одному из лучших и самых известных его генералов перевалило за 80 лет. Но уже годы Ариель Шарон находиться в коме, потеряв внезапно сознание прямо в машине.
Мне повезло с ним не раз встречаться. Как другим — в его канцелярии премьера. Но и дважды — у него дома в Негеве.
При первой встрече Щарон выделил целый день и лично катал по своей ферме, потом давал интервью, без ограничения времени, и кормил домашним обедом. Он был еще министром иностранных дел Израиля и отбивался от журналистов, как правило, по текущим вопросам. Но я где-то подсек, что он, возможно, собирается «идти» на премьера. Сегодня уже так, похоже, не бывает. Но тогда, пока коллеги, в большинстве своем, рефлексировали на текущие события и других людей, я просто предложил ему встретиться, чтобы представить «на русской улице» Израиля. И он… пригласил домой. Так для меня сложился первый с ним незабываемый день, близко и неформально проведенный с удивительной личностью.
Его ферма расположена на юге, в Негеве, чуть южнее уже начинается пустыня. Шарон сам выбрал это некогда заброшенное место, в стороне от многолюдья, построил дом и параллельно с активной политической деятельностью, начал разводить овец, коров, лошадей, посадил апельсиновую рощу. Он не удивился, когда услышал первый вопрос о том, с кем ему легче иметь дело — с баранами, овцами, лошадьми или с политиками?
