Дункан и Есенину заявили, что приказ был дан министерством юстиции – «в виду долгого пребывания Айседоры Дункан в Советской России». Подозревали, что она, «оказывая дружескую услугу Советскому правительству, привезла в Америку какие-то документы»…
После двухчасового допроса Дункан и Есенин были освобождены. Айседора заявила ожидавшим её репортёрам:
– Мне никогда не приходило в голову, что люди могут задавать такие невероятные вопросы!»
Через год, вернувшись в Москву, Есенин напишет:
«Взяли с меня расписку не петь „Интернационал“, как это я сделал в Берлине».
Но когда освобождённые Есенин и Дункан прибыли в гостиницу, поэту неожиданно стало очень смешно. Он об этом вспоминал (уже потом, в России):
«Я осмотрел коридор, где разложили наш большой багаж, приблизительно в 20 чемоданов, осмотрел столовую, свою комнату, 2 ванные комнаты и, сев на софу, громко расхохотался. Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше. Вспомнил про Дым отечества", про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за „Русь“ как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию. Народ наш мне показался именно тем 150 000 000-м рогатым скотом, о котором писал когда-то в эпоху буржуазной войны в "Летописи " Горького некий Тальников…
Милостивые государи! лучше фокстрот с здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях, песня грязных, больных и искалеченных людей про «Лазаря». Убирайтесь к чёртовой матери с Вашим Богом и с Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил "до ветру " в чужой огород. С того дня я ещё больше влюбился в коммунистическое строительство».
«Дым отечества», который вспомнился Есенину, это стихотворение Фёдора Ивановича Тютчева, написанное в конце апреля 1867 года:
«" И дым отечества нам сладок и приятен!" —
Так поэтически век прошлый говорит.
А в наш – и сам талант всё ищет в солнце пятен,
И смрадным дымом он отечество коптит!»
А упомянутый Есениным «некий Тальников» – это литератор Давид Лазаревич Шпитальников, писавший под псевдонимом Тальников. Он ещё встретится на пути Маяковского, так что запомним его.
9 октября 1922 года Осип Брик и Владимир Маяковский наконец-то покинули Москву и направились (через Петроград и Нарву) в эстонский Ревель. Там сделали остановку.
10 октября Маяковский выступил в советском полпредстве в Эстонии с докладом «О пролетарской литературе». Местная газета «Эсмаспаев» с иронией написала:
«Недавно проездом в Европу прибыл русский "гений" футурист Маяковский. В его честь местное русское посольство орагнизовало вечер, на котором присутствовали и приглашённые гости».
11 октября на пароходе «Рюген» Брик и Маяковский поплыли в Штеттин, а оттуда поездом добрались до Берлина, где их встретили Лили и Эльза. В очерке «Сегодняшний Берлин» Владимир Владимирович потом напишет:
«Я человек по существу весёлый. Благодаря таковому характеру я однажды побывал в Латвии и, описав её, должен был второй уже раз объезжать её морем.
С таким же чувством я ехал и в Берлин».
Поселились Брики, Эльза и Маяковский в центре города – в «Кюрфюрстенотеле».
Аркадий Ваксберг:
«Все дни проводили в гостинице и в одном из любимых тогда русской эмиграцией „Романтишес кафе“. Обедали и ужинали в самом дорогом ресторане "Хорхер " – в деньгах, стало быть, они не нуждались и жили на широкую ногу».
Бенгт Янгфельдт объяснил, откуда взялось это неожиданное богатство:
«В условиях стремительной инфляции, охватившей в эти годы Германию, даже советские граждане могли вести роскошную жизнь. Маяковский регулярно заказывал в цветочном магазине огромные букеты для Лили, которая, в свою очередь, купила шубу Рите Райт за сумму, соответствовавшую одному доллару».
В очерке «Сегодняшний Берлин» Маяковский скажет:
«… положение Германии (конечно, рабочей, демократической) настолько тяжёлое, настолько горестное – что ничего, кроме сочувствия, жалости, она не вызывает».
В Берлине тогда жили сотни тысяч русских эмигрантов.
Александр Михайлов:
«Берлин в начале двадцатых годов являл собою один из центров, наверное, даже самый значительный центр русской литературной эмиграции…
В Берлине были русские издательства и журналы самых различных направлений, иногда противоположных в политической ориентации.
…можно сказать, что среди них было довольно редкое многоцветье – от монархического, до нейтралистского с лозунгами: «Ни к красным, ни к белым! Ни с Лениным, ни с Врангелем!» и «И к красным, и к белым!» – до просоветского, представители которого скоро начнут возвращаться в Россию».
В Берлине Маяковский издал автобиографические заметки «Я сам» в журнале «Новая русская книга», заключил договор на поэтический сборник с издательством «Накануне» и напечатал книгу «Для голоса». Иными словами, окунулся в те же самые издательские дела, какими год назад в Риге занималась Лили Брик.
В Берлине состоялось множество встреч: здесь находился (уже который месяц) Борис Пастернак, из Праги приехал Роман Якобсон.
Ваксберг добавляет:
«Виктор Шкловский, бежавший минувшей весной из России по льду Финского залива, тоже обосновался в Берлине и встречался с Бриками почти каждый день».
В Берлин из эстонского Ревеля приехал даже Игорь Северянин, который потом вспоминал о торжественном вечере, состоявшемся в советском полпредстве 7 ноября:
«В День пятой годовщины советской власти в каком-то большом зале Берлина торжество. Полный зал. А.Толстой читает отрывки из „Аэлиты“. Читают стихи Маяковский, Кусиков. Читаю и я…»
А из далёкого от Берлина Афганистана Лариса Рейснер рвалась домой, в Россию, и в письме родным (от 19 октября) жаловалась, что её отъезд доставит неприятности мужу:
«Признаюсь, оставлять здесь Федю одного мне очень больно».
У Айседоры Дункан в тот момент начались гастроли в Америке. Каждое своё выступление она непременно сопровождала рассказом о жизни в Советской России, а каждое своё интервью журналистам завершала словами:
«– Коммунизм является единственным выходом для мира!» 12 ноября Сергей Есенин написал в Москву из Нью-Йорка:
