Всё способствовало этому. Их администрация управлялась интендантом и агентами, взятыми из их собственной армии. Они жили в изобилии. Но с этого пункта началась ссора между Макдональдом и Йорком.
Вначале поступили жалобы на администраторов от местных. Вскоре прибыл французский администратор и — то ли из соперничества, то ли по соображениям справедливости — обвинил прусского интенданта в истощении ресурсов страны огромными реквизициями скота. «Он послал их, — было сказано, — в Пруссию, которая была истощена нашим походом; тем самым он лишил армию продуктов, и скоро она будет испытывать их нехватку». Судя по его отчету, Йорк хорошо знал о деле. Макдональд поверил обвинениям, уволил обвиненного и доверил должность тому, кто обвинял; озлобленный Йорк с той поры думал только о реванше.
Затем Наполеон был в Москве. Пруссаки следили за развитием событий; они испытывали радость, предвкушая последствия этой опрометчивости; и, похоже, Йорк уступил соблазну извлечь из нее выгоду. Двадцать девятого сентября русский генерал узнал, что Йорк лишил Митаву прикрытия; он осмелел (потому что получил подкрепление — две дивизии из Финляндии) и решился дойти до этого города; он взял его и готов был развивать успех. Большой парк артиллерии следовало вывезти, однако Йорк оставил ее без защиты, он не двигался и совершил явную измену.
Говорили, что его начальник штаба при этом негодовал и заявил Йорку, что тот губит себя и пятнает честь прусского оружия; наконец, под влиянием этих протестов, Йорк позволил Клейсту начать движение. Следствием наступления был бой; число выведенных из строя солдат с обеих сторон не превысило четырех сотен. Когда дело закончилось, армии спокойно вернулись на свои квартиры.
Получив сообщение об этом, Макдональд встревожился и впал в сильный гнев; возможно, он слишком долго находился на большом расстоянии от пруссаков. Тревогу внушали неожиданные события в Митаве, опасность, которой подвергался его парк артиллерии, упрямое нежелание Йорка преследовать врага и полученные им конфиденциальные сообщения из прусской штаб-квартиры. Однако чем больше было оснований для подозрений, тем важнее было их скрывать. Прусская армия никак не участвовала в интригах своего командующего и воевала с готовностью; поскольку враг отступил, то внешне всё было хорошо, и Макдональд поступил бы мудро, если бы выразил удовлетворение.
Однако он сделал прямо противоположное. Он начал упрекать прусского генерала в тот момент, когда его солдаты, довольные одержанной победой, ждали похвал и наград. Они были обмануты в своих ожиданиях, а Йорк представил собственное унижение как унижение армии.
Мы находим в письмах Макдональда настоящие причины его недовольства. Он писал Йорку, стыдя его, что его аванпосты постоянно подвергаются нападению, а он ничем не отвечает; что, встретив врага, он лишь отражает атаки, но никогда не действует наступательно, хотя его офицеры и солдаты настроены самым лучшим образом. Последнее замечание верно, поскольку пыл этих немцев действительно был поразительным явлением, ведь они воевали за дело им чуждое и даже враждебное.
Они соперничали друг с другом и рвались в бой, чтобы заслужить уважение Великой армии и панегирики Наполеона. Их правители предпочитали орден Почетного легиона своим самым роскошным орденам. В то время гений Наполеона всё еще ослеплял и подчинял каждого. Он необычайно щедро награждал и страшным образом карал. Он будто был центром Вселенной и распределителем всех благ. Многие немцы разделяли чувства уважения к нему и восхищения его удивительной жизнью.
Но это восхищение было следствием победы, а наше роковое отступление уже началось; с севера до юга Европы были слышны русские призывы к мщению, которые повторяли крики испанцев. Они пересекались и звучали как эхо в центре Германии, всё еще порабощенной; эти два больших пожара, разгораясь на двух оконечностях Европы, постепенно продвигались к ее центру, где они казались рассветом нового дня; они будто соединялись с искрами благородной ненависти и фанатизма. Слухи о наших неудачах порождали общий и пока несмелый ропот.
Студенты немецких университетов, воспитанные на идеях независимости и исполненные духа древних установлений, даровавших им множество привилегий, жившие воспоминаниями о славе рыцарских времен, всегда были нашими врагами. Чуждые каким-либо политическим расчетам, они никогда не признавали нашей победы. Поскольку воспоминания о ней потускнели, похожий дух охватил политиков и даже военных. «Союз Доблести» придал этому бунту вид широкого заговора; некоторые начальники действительно строили заговоры, но при этом не было никакой секретности; это было спонтанное движение, общее и всеобъемлющее чувство.
Александр искусно подпитывал эти настроения, выпуская прокламации и обращения к немцам; он бережно обращался с их пленными. Он и Бернадотт были единственными монархами Европы, вставшими во главе этих людей. Другие были ограничены соображениями политики, долгом чести, но в итоге их опередили их подданные.
Зараза проникла даже в ряды Великой армии. Наполеон узнал об этом после перехода через Березину. Было замечено, что баварские, саксонские и австрийские генералы общаются между собой. Поведение Йорка вызывало всё больше опасений, он вовлек в заговор часть своих военных. Все враги Франции объединились, и Макдональд вынужден был отвечать на инсинуации адъютанта генерала Моро. Однако немцы слишком хорошо помнили о наших победах; требовалось время, чтобы они восстали против нас.
Пятнадцатого ноября Макдональд воспользовался тем, что русские слишком растянули свою линию слева, предпринял несколько ложных атак по всему фронту и напал на их центр, который он быстро прорвал. Левый фланг русских, Левиз и пять тысяч солдат, были отрезаны от путей отступления и отброшены к Двине. Левиз напрасно искал выход: враги были повсюду, и он потерял два батальона и эскадрон. Он наверняка был бы захвачен полностью, если бы его теснили более энергично, однако ему позволили перевести дух. Становилось всё холоднее, и средств спасения не оставалось; он решил переходить реку по тонкому льду. Он приказал стелить на лед солому, а на нее класть доски; по ним он перешел через Двину в двух местах между Фридрихштадтом и Линдау и вернулся в Ригу.
Через день после этого Макдональд узнал об отступлении Наполеона к Смоленску, но он не имел представления о дезорганизации армии. Спустя несколько дней ему стало известно о потере Минска. Макдональд был встревожен, однако 4 декабря он получил письмо от Маре, который преувеличивал значение победы при Березине, объявляя о захвате 9 тысяч русских пленных, 9 знамен и 12 пушек. Адмирал, согласно этому письму, теперь имел лишь 13 тысяч солдат.
