Через день после этого Макдональд узнал об отступлении Наполеона к Смоленску, но он не имел представления о дезорганизации армии. Спустя несколько дней ему стало известно о потере Минска. Макдональд был встревожен, однако 4 декабря он получил письмо от Маре, который преувеличивал значение победы при Березине, объявляя о захвате 9 тысяч русских пленных, 9 знамен и 12 пушек. Адмирал, согласно этому письму, теперь имел лишь 13 тысяч солдат.
Третьего декабря русские были отброшены пруссаками во время одной из своих вылазок из Риги. Йорк, из соображений благоразумия или порядочности, сдерживал себя. Макдональд помирился с ним. Девятнадцатого декабря, через двенадцать дней после отъезда Наполеона и через восемь дней после взятия Вильны Кутузовым, короче говоря, в тот день, когда Макдональд начал свое отступление, прусская армия всё еще была нам верна.
Девятого декабря из Вильны были направлены приказы Макдональду, которые повез прусский офицер. Они обязывали его медленно отступать на Тильзит. Никто не позаботился о том, чтобы послать эти инструкции по разным каналам. Не подумали даже о том, чтобы использовать литовцев для доставки столь важного письма. Таким образом последняя целая армия подверглась риску гибели. Письмо застряло в дороге и было доставлено адресату только через девять дней вместо положенных четырех.
Маршал отступал на Тильзит, Йорк вместе с основной частью пруссаков составлял его арьергард; последний шел на расстоянии дневного перехода от Макдональда, он вступал в соприкосновение с русскими и был предоставлен им. Некоторые считали это большой ошибкой со стороны Макдональда, другие не решались судить строго, поскольку в столь деликатной ситуации доверие и подозрение одинаково опасны.
Последние также говорили, что французский маршал принял необходимые меры предосторожности, удерживая одну из дивизий Йорка подле себя; другая дивизия, под командованием Массенбаха, направлялась французским генералом Башелю и составляла авангард. Прусская армия была разделена на два корпуса, Макдональд находился в центре, и один корпус служил гарантией другого.
Поначалу всё шло хорошо, хотя опасность угрожала отовсюду — с фронта, с тыла, с флангов. Большая армия Кутузова выслала вперед три передовых отряда для преследования герцога Тарентского. С первым отрядом Макдональд встретился в Кельме, со вторым в Пиклупенене, с третьим в Тильзите. Черные гусары и прусские драгуны сражались с еще большим усердием, чем раньше. Русские гусары были изрублены саблями и отброшены на Кельм. Двадцать седьмого декабря, после десятичасового марша, пруссаки увидели Пиклупенен и русскую бригаду; они немедленно атаковали ее, привели в расстройство и отрезали от нее два батальона; на следующий день они отбили у русских Тильзит, взяли Тетгенборна.
Несколькими днями ранее Макдональд получил письмо от Бертье, отосланное 14 декабря из Антонова. В письме сообщалось, что армии больше нет, и что он должен быстро прибыть к берегам реки Преголя, чтобы прикрывать Кёнигсберг, и далее отступать на Эльбинг и Мариенбург. Эти новости маршал скрыл от пруссаков, которые вовсе не жаловались на холод и форсированные марши.
Не было никаких признаков неповиновения со стороны этих союзников; водки и провизии было достаточно.
Но 28 декабря, когда генерал Башелю двинулся вправо к Рагниту, чтобы оттеснить русских, нашедших там убежище после поражения в Тильзите, прусские офицеры начали жаловаться на усталость своих войск; их авангард двигался неохотно и неосторожно, был застигнут врасплох, расстроен и отброшен. Башелю, однако, переломил ситуацию и вошел в Рагнит.
В это время Макдональд, прибывший в Тильзит, ждал Йорка и остальную часть прусской армии, но она не появлялась. Напрасно он слал офицеров с приказами: от Йорка не было вестей. Тридцатого декабря он тревожился вдвойне; это видно по одному из его писем, в котором он, однако, не решился прямо высказать подозрения в измене. Он написал, что не может понять причину этой задержки; он посылал ряд офицеров и эмиссаров с приказами Йорку, чтобы тот к нему присоединился, но не получил ответа. Теперь, когда враг наступает на него, он вынужден задержать отступление; он не может бросить этот корпус, отступать без Йорка; эта задержка губительна. Закончил он так: «Я теряюсь в догадках. Если я отступлю, что скажет император? Что скажут Франция, армия, Европа? Для 10-го корпуса это будет несмываемый позор; как можно добровольно бросить часть своих войск? О нет, каким бы ни был результат, я отказываюсь: лучше я стану добровольной жертвой, при условии, что это единственная жертва».
На следующий день он вызвал Башелю и прусскую кавалерию, которая всё еще находилась в Рагните, в Тильзит. Башелю получил этот приказ вечером; он хотел его исполнить, но прусские полковники отказались подчиняться под разными предлогами. «Дорога непроходима, — говорили они. — Мы не привыкли заставлять своих солдат отправляться в поход в такую ужасную погоду и в такой поздний час! Мы ответственны перед королем за свои полки». Французский генерал был потрясен, приказал им замолчать и слушаться; его твердость заставила их подчиняться, но они всё делали медленно. Русский генерал проник в их ряды и требовал сдать этого француза, который был в одиночестве; однако пруссаки, готовые бросить Башелю, не решались изменить ему; наконец они выступили в поход.
В Рагните, в восемь часов вечера, они отказывались седлать лошадей; в Тильзите, куда они прибыли в два часа ночи, они не хотели с них слезать. В пять часов утра они разошлись по квартирам; казалось, что порядок восстановлен, и генерал пошел немного отдохнуть. Но послушание было обманчивым, и как только пруссаки остались без присмотра, они взяли оружие и ушли — во главе с Массенбахом; они покинули Тильзит молча, под покровом ночи. На рассвете последнего дня 1812 года Макдональд остался без прусской армии.
Йорк, вместо того чтобы к нему присоединиться, отнял у него Массенбаха, которого он только что призвал вернуться. Его собственная измена, которая начала совершаться 26 декабря, теперь была доведена до конца. Тридцатого декабря в Таурогене была подписана конвенция между Йорком и русским генералом Дибичем: «Прусские войска должны размещаться по квартирам на своих границах и сохранять нейтралитет в течение двух месяцев, даже в том случае, если это перемирие не будет одобрено их правительствами. В конце этого срока они получат возможность воссоединиться с французскими войсками, если их монарх прикажет им сделать это».
Йорк, и особенно Массенбах, из страха перед Польской дивизией, с которой они были объединены, или из уважения к Макдональду, прожили некоторую деликатность. Они написали маршалу. Йорк объявил о подписании конвенции и объяснил свои действия, придав им благовидную окраску: он принужден был к этому усталостью и силой обстоятельств; но как бы мир ни осуждал его поведение, он совсем не тревожится по этому поводу; его долг перед солдатами и самое зрелое размышление продиктовали ему это решение; как бы оно внешне ни выглядело, он руководствовался самыми чистыми мотивами.
