23 апреля, день воскресный, недели св. апостола Фомы, преосвященный пролежал весь день на кровати по причине общего нездоровья. На другой день, в понедельник, он писал настоятелю Николо — Угрешского монастыря Московской епархии, архимандриту Пимену, что он так слаб, что ждет смерти, и далее говорит: «Вчера (в воскресенье) весь день пролежал, ждал смерти, а сегодня опять брожу».
Еще в страстную седмицу владыка сказывал, что у него был маленький удар, но так как он не оставил никаких следов болезненности, то обстоятельство это не возбудило никаких серьезных опасений. 25 апреля удар повторился. Архимандрит Иустин просил благословения послать за доктором, но преосвященный с твердостью, в мирном и покойном настроении духа сказал решительно: «Не надо», повторив несколько раз: «Мне так легко, хорошо».
27 апреля, в четверг, преосвященный просил одного из присных своих, иеромонаха Каллиста, натереть его сосновым маслом, по окончании натирания он просил прощения у Каллиста и сказал, что принял от него эту послугу в последний раз. На вопрос иеромонаха: «Разве ему не нравится масло?» — отвечал: «Нет, но дни мои сочтены».
28–го, в пятницу, после обеда преосвященный по обычаю лег отдыхать, но вскоре встал, приказал подать чаю. Келейник Василий, заметив необыкновенную красноту лица, спросил о причине. Владыка объяснил это следствием слабого удара, который, хотя не произвел никакого особого повреждения, но, вообще, он чувствует себя настолько нехорошо, что ожидает смерти. При этих словах, поразивших юношу скорбью и ужасом, первая мысль его выразилось вопросом: «Как мне жить без Вас, владыка? Ведь нынче очень трудно!» Владыка ответил: «Да, батюшка, очень, очень трудно, так трудно, что ты себе и представить не можешь, и я думал о тебе и предал как себя, так и тебя воле Божией».
Когда пришел к нему старший келейник, заведовавший его келейным хозяйством, иеродиакон Никандр, и предложил послать за доктором, то владыка отверг это предложение. Прежде не раз говорил он окружающим: «Когда я буду умирать, не посылайте за доктором, дайте мне умереть, как следует христианину — во внимании, не смущая и не рассеивая меня вашей тревогой». Архимандрит Иустин сказывает, что еще в начале минувшей зимы по поводу разговора о лице, подвергшемся параличному удару, владыка сказал: «И я умру ударом». Архимандрит начал было возражать, говоря, что при его телосложении, худобе и образе жизни это невероятно, но владыка, кратко подтвердив свои слова, переменил разговор. К вечеру в пятницу владыка успокоился и приказал на субботу приготовить ванну, но, встав поутру довольно бодрым, говорил, что ему лучше, и прибавив: «А вчера чуть не умер», отменил распоряжение о ванне, сказав: «Уже не нужно».
В эти последние дни жизни своей преосвященный был воодушевлен ко всем необыкновенной милостью, как бы растворенной жалостью. Эта милость и с ней неземная радость сияли на лице болящего. В один из этих последних дней владыка, прощаясь с келейником своим, ответил на его поклон и прощание благоговейным поклоном до земли, сказав: «Ты меня, батюшка, прости». Полный благолепного смирения вид старца тронул келейника до слез. В эти дни не раз говорил ему владыка, что ему трудно низводить ум к земным занятиям и, уклоняясь от общения со всеми, он, видимо, уже не жил на земле.
30 апреля, в день воскресный, неделю Жен Мироносиц, к семи часам утра келейник Василий, войдя в спальную преосвященного[271], нашел орлец[272] неубранным перед иконами, что случалось крайне редко, потому что преосвященный, употреблявший его при келейном правиле, сам убирал его. Умывшись, он, по обычаю, выпил Богоявленской воды и вышел в столовую комнату пить чай, приказав Василию скорее убрать спальную. Выпив две чашки чая, он поспешил в свою внутреннюю келью.
В исходе 8–го часа, перед самым благовестом к поздней литургии, Василий, войдя к нему с обычной молитвой, нашел его лежащим на кровати на левом боку, лицом к стене. Видя, что владыка, всегда очень чуткий, не обращает внимания на вход его, келейник сначала приписал это особенно углубленному молитвенному деланию, что иногда с ним случалось. Постояв несколько, Василий повторил молитву, но ответа не было. Начался благовест — владыка оставался недвижим. Вглядываясь пристальнее, Василий заметил, что рука владыки покрыта смертной бледностью. Подойдя ближе, он убедился, что владыка уже скончался. Голова его, лежавшая на подушке, была несколько наклонена вперед, ладонь левой руки воздета кверху, как бы в молитве, правая рука, опущенная вдоль тела на кровать со стороны стены, лежала близ раскрытого канонника. Вообще, благообразное положение тела было причиной того, что келейник не мог скоро решиться признать его уже отшедшим в вечность. Смерть, придя к святителю Христову, нашла ум его занятым молитвословием; начав оное на земле, он был призван к бесконечному славословию Бога на небо.
Давно готовился и ждал епископ Игнатий прихода смерти, вооруженный непрестанной молитвой именем Господа Иисуса Христа, и смерть, побежденная Христом, почтила жизнь во Христе, придя к верному рабу Христову, сообразно с выраженным им желанием, в тишине уединения, в час молитвы, при внимании, сосредоточенном в Боге, избрала даже положение телу, которое не нарушило бы благостояния духовного отходившего иерарха — инока, посвятившего всю жизнь свою подвигам деланий духовных, заповеданных Господом, покаяния и плача, руководясь в этих деланиях учениями по преимуществу духоносных аскетов Египта и Палестины. Шедший этим путем не мог не прийти к блаженствам, обетованным Евангелием за эти добродетели.
Лицо почившего епископа, по перенесении тела на стол, сияло радостью светлой, неземной. На левом виске заметна была синяя жилка, спускавшаяся около уха по щеке полоской кровяно — красного цвета — вероятно, след пути, которым смерть вошла в тело.
Беседуя с одним из близких ему учеников о заповедях Евангельских, сказал святитель Игнатий: «Всякая явная добродетель не моя добродетель, по учению Самого Господа, заповедовавшего всякое Евангельское добро делать в тайне». И точно, все величие всежизненного подвига его, в его неописанном объеме, осталось в тайне его душевной клети, исповеданной и открытой, насколько он нашел нужным и возможным, в его сочинениях, но в полноте своей ведомой Единому Богу. Этой таинственностью, отличительной чертой всей земной деятельности своей, по точному смыслу Евангельских заповедей, запечатлел преосвященный Игнатий и свой конечный предсмертный подвиг. Сближая его поведание келейнику об извещении свыше святителя Тихона о дне его кончины «в день недельный» с письмом преосвященного к архимандриту Пимену, что он все Фомино воскресенье пролежал, ожидая смерти, и, наконец, в день кончины (воскресенье) приказание его келейнику поспешить скорейшей уборкой его спальни — наводят на мысль, что и ему был открыт день его кончины и определен, подобно как и святителю Тихону, «днем недельным».
