Через пятнадцать лет, в «Воспоминании…» 1829 г. образы как будто оттаяли, памятные очертания размылись, но чувства к ним потеплели. Пушкин пишет:
Садятся призраки героев
У посвященных им столпов,
Глядите: вот герой, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов.
Вот, вот могучий вождь полуночного флага,
Пред кем морей пожар и плавал и летал.
Вот верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.
В «Бородинской годовщине», прославляя Паскевича, Пушкин осеняет его «венком суворовского лавра», и гордясь усмирением поляков, завершает стихотворение непременной для «имперского» стихотворения суворовской строфой, обращенной к Паскевичу:
Восстав из гроба своего,
Суворов видит плен Варшавы;
Вострепетала тень его
От блеска им начатой славы!
Благословляет он, герой,
Твое страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего.
Да, Паскевич послал в столицу донесение о победе с внуком великого Суворова, проскакавшего и Прагу — место славной победы деда. Об Александре Аркадьевиче Суворове (1804–1882) стоит сказать несколько слов. Его отец — Аркадий Александрович Суворов — утонул в водах Рымника. Об этой горькой иронии истории были сложены стихи:
Где славой русский Марс — Суворов увенчался
И где она клялась ему предтечей быть,
Там сын его безвременно скончался,
Горевши рвением Отечеству служить.
Гвардеец-юнкер, князь Италийский А.А. Суворов был арестован в декабре 1825 г. По показаниям ряда декабристов, он входил в Северное общество. Но после допроса был освобождён по высочайшему повелению. Молва повторяла легендарный вердикт императора Николая Павловича: «Внук великого Суворова не может быть изменником Отечеству». Александр Аркадьевич был послан на Кавказ. Позже он был и командиром суворовского Фанагорийского полка, и генерал-губернатором Лифляндии, Курляндии и Эстляндии, и последним генерал-губернатором Санкт-Петербурга (должность упразднили после каракозовского покушения на государя Александра II). А.А. Суворов считался человеком мягким и сговорчивым, однако в своих либеральных убеждениях он умел и проявить твёрдость. Так, в 1863 г. князь Италийский отказался подписать приветственный адрес грозному усмирителю виленских волнений М.Н. Муравьеву. Для А.А. Суворова Муравьёв был «людоедом». Поклонник великого Суворова Ф.И. Тютчев заступился за Муравьёва в эмоциональном послании внуку полководца:
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!..
Как извинить пред вами эту смелость?
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас России целость,
Всем жертвуя призванью своему…
Кто всю ответственность, весь труд и бремя
Взял на себя в отчаянной борьбе,
И бедное, замученное племя,
Воздвигнув к жизни, вынес на себе —
Кто, избранный для всех крамол мишенью,
Стал и стоит, спокоен, невредим,
Назло врагам, их лжи и озлобленью,
Назло, увы, и пошлостям родным.
Так будь и нам позорною уликой
Письмо к нему от нас, его друзей!
Но нам сдается, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей.
После серии покушений на царя А.А. Суворов убедился в резонности тютчевских упрёков. Тютчев был искренним охранителем, государственником, верным идеалам А.В. Суворова. Чем консервативнее были убеждения русских поэтов, чем большими государственниками они становились, тем дороже было для них имя Суворова. И конечно, Н.М. Языков не был исключением. В известном послании Д.В. Давыдову он писал:
Жизни баловень счастливый,
Два венка ты заслужил;
Знать, Суворов справедливо
Грудь тебе перекрестил!
Не ошибся он в дитяти:
Вырос ты — и полетел,
Полон всякой благодати,
Под знамена русской рати,
Горд, и радостен, и смел.
(1835)
Суворов как символ смелости, мужества и благородного аскетизма стал героем стихотворения К.Н. Батюшкова «Сравнение» (1810). Эта лаконичная поэтическая шутка определённо выражает распространённое в 1810-х гг. отношение к суворовскому феномену. Суворов был для Батюшкова (1787–1855) героем из недалёкой, но уже легендарной, почти как золотые века Античности, старины. Константин Николаевич Батюшков пишет:
«Какое сходство Клит с Суворовым имел?»
— «Нималого!» — «Большое».
— «Помилуй! Клит был трус, от выстрела робел
И пекся об одном желудке и покое;
Великий вождь вставал с зарей для ратных дел,
А Клит спал часто по неделе».
— «Все так! да умер он, как вождь сей… на постеле».
Стихотворение это не было включено Батюшковым в книгу «Опытов в стихах и прозе». Вечный спор двух философствующих оппонентов — А и В — кажется здесь малость принуждённым. Важная для Батюшкова мысль о бренности всего земного (и великий стоик Суворов, и трусоватый эпикуреец Клит получают в итоге постель и смерть) здесь выражена робко. Читателю может показаться, что стихотворение попросту высмеивает несостоятельность логики оппонента А, утверждающего, что между Суворовым и Клитом имеется большое сходство. Современного человека, несомненно, заинтересует понятие «великий вождь» — такое знакомое, краснознамённое — встретившееся у Батюшкова: оппонент В так величает Суворова.
Революционный культ молодости, характерный для максималистов-мыслителей, действовавших в переломные для России эпохи, конфликтовал с суворовской культурой. Этот конфликт отразился в записках Юрия Карловича Олеши — как и многие поляки, он был суворовским недоброжелателем. Юрий Олеша пишет: «Самое привлекательное для моего внимания за всю мою сознательную жизнь была оглядка на существование за моей спиной Наполеона. Чем так привлекает эта судьба? Она есть не что иное, как символ человеческой жизни с ее молодостью, устремлением в будущее и концом, все еще устремленным куда-то — в закат, в даль острова Святой Елены. Еще мальчиком, при переходе из одного класса в следующий, я получил в качестве награды книгу, которая называлась «Чудо-богатырь Суворов». Это была толстая, дорогая книга в хорошем, красивом переплете, почти шелковом, с изображением, в котором преобладал кармин, какого-то мчащегося воина с пикой, казака. Она мне очень понравилась, эта книга. По всей вероятности, она была составлена в патриотическом духе, снижающем французов — Массену и Макдональда, и других молодых героев — и поднимающем жестокого старика Суворова. Миром управляют старики. Был прорыв в этом смысле, когда появился Наполеон. Чудо молодости осветило историю необыкновенным светом альпийских гор, короны Карла Великого, которую император сам надевает на свою голову, героических поступков, красивых слов, умных мыслей, научных открытий. Именно старик — Суворов — при появлении этого света мечется по долинам Италии, стремясь потушить его. Перешедший на сторону старости, предатель молодости, Александр Первый решает со стариками дела Венского конгресса…»
