Пароль : Вот-вот. Это самое удивительное из чудес, какие только случались в наше время.
Лафе : Подумать, что от него отказались знаменитейшие врачи —
Пароль : Я о том и говорю: последователи и Галена и Парацельса —
Лафе : …ученейшие светила медицины —
Пароль : Верно. Я это и говорю!
Лафе : …признав его неизлечимым —
Пароль : Вот именно. И я это говорю —
Лафе : ..безнадежным —
Пароль : Совершенно правильно. Приговоренным… мм —
Лафе : …к верной смерти… [501]
Пароль, который через запятую перечисляет имена Гогенгейма и Галена, предстает в комедии в роли искусителя, «сладострастного злодея», получившего хорошее образование и обладающего широкими познаниями. Он дискутирует с Лафе о границах врачебного искусства. Между тем король, благодаря усилиям Елены, идет на поправку. Однако в его исцелении главную роль играет не столько умение и ловкость врача, сколько помощь неба, которую можно сравнить с парацельсовской ens dei. Называя имена Галена и Парацельса, Пароль говорит не о личностях знаменитых врачей, но о двух противостоящих друг другу медицинских школах – галенистов, сторонников гуморальной патологии, и парацельсистов, или ятрохимиков. В диалоге о границах научного знания, и в частности медицины, величайший английский драматург, ставя на одну доску Галена и Парацельса, тем самым левой рукой воздвигает памятник последнему. Вспомним, что строки комедии писались при жизни Вильяма Гарвея, полубога тогдашней медицины. Свидетельство Шекспира, который, с уважением отзываясь о Парацельсе, все же в своей оценке не переходит определенных границ, весьма показательно для елизаветинской эпохи. Современники Шекспира Томас Наше и Бен Джонсон, равно как и другие поэты этого времени, в той же манере выводили Парацельса в своих трудах. В произведениях Джонсона он сравнивается с Плинием и стоит в одном ряду с Гиппократом, Галеном и Раймундом Луллием. В драме «Алхимик» хвастливый главный герой иронично называется «чистым физиком… и блестящим парацельсистом». Двойственность оценки личности и творчества Гогенгейма обнаруживает себя и в следующем поколении в поэзии Самуэля Батлера, который в своем комическом эпосе «Худибрас» рассуждает о дьявольском искусстве Парацельса. [502]
Экскурс: народные сказки
Как и в ранней английской рецепции, образ Гогенгейма в народных немецких сказках неразрывно связан с дьявольским искусством, необычными случаями исцеления и изготовлением золота. Истории о таинственном враче и алхимике были особенно популярны в Тироле и окрестностях Зальцбурга. При этом образ доброго доктора и чудесного целителя выступал на первый план и заслонял собой темную, пугающую фигуру, связанную с дьяволом и напоминающую о другом фольклорном персонаже, докторе Фаусте. Практически во всех городах или местечках, где жил и работал Гогенгейм, память о нем сохранилась в сказках и легендах, которые часто дают исследователю больше информации, чем работы иных парацельсистов. Сказочные истории пышным цветом расцветали там, где при сохранении приятных воспоминаний о Парацельсе и отсутствии точных сведений о нем не было недостатка в интересе к жизни и творчеству доброго доктора, пробуждавшего в людях любопытство, смешанное со страхом.
Рассказы о нем курсировали в окрестностях Санкт-Галлена, где прошла памятная фаза его жизни. Временные границы его пребывания здесь точно не определены, так что даже мы не можем сказать, когда он появился в городе и когда окончательно покинул его. Образ Гогенгейма был популярен в Бадене-на-Лиммате, теплые источники которого удостоились его лестного отзыва (их целебная сила была равноценна эффекту подорожника). Их единственным недостатком было то, что, как говорится в книжечке Парацельса о купальнях, женщинам они не приносили никакой пользы (II, 251).
В одной легенде, истоки которой следует искать в Санкт-Галлене, рассказывается о чудесной поездке на воды. Несмотря на сказочный характер легенды, в ней не без хвастовства говорится о том, что это подлинная история о замечательном враче и волшебнике, который своим искусством помог многим людям. Описываемое событие соотнесено с исторической датой, когда делегаты от 13 славных кантонов Швейцарского союза съехались на совет в Баден и устроили по этому случаю пышное пиршество.
В это же самое время по улицам города святого Галла, играя на свирели, бродил уже знакомый нам музыкант Штюхели. У ворот он встретил доктора Парацельса, окруженного богато одетыми горожанами и оживленно беседующего с ними. Они говорили о политике. Штюхели бесцеремонно вмешался в разговор. «Вам следовало бы находиться сейчас в Бадене, – сказал он, – где представители наших кантонов за бокалом хорошего вина и обильными яствами ведут между собой приятную беседу». Штюхели добавил, что он сам охотно бы отправился туда, чтобы поиграть перед важными господами и заработать немного денег!
«Это можно устроить», – сказал Парацельс, пристально глядя на музыканта.
Штюхели удивленно раскрыл глаза. Ведь Баден находился в добрых 20 милях от города.
Доктор настойчиво посоветовал Штюхели идти домой, переодеться в чистое платье и, захватив с собой флейту, возвращаться на прежнее место. К тому моменту там уже будет стоять конь, который отвезет его в Баден. Там он как раз поспеет к столу и развлечет высоких господ своей игрой.
Сказано – сделано. Когда Штюхели вернулся, он действительно увидел у ворот уже накормленного и взнузданного коня. «Держись крепко, Штюхели, – посоветовал доктор, – иначе запросто сломаешь себе шею. Удачной дороги, и, пожалуйста, храни все происшедшее в тайне».
Штюхели едва удержался, чтобы не закричать от страха, когда конь, подобно сказочному ковру-самолету, взвился в воздух. В считанные секунды город остался позади, а уже через 20 минут музыкант почувствовал, что чудесная лошадь перешла с галопа на рысь и начала постепенно спускаться. Штюхели приземлился, но не в Москве, где у Парацельса также имелись пациенты, а в дворцовом парке Бадена. Пробравшись в зал, музыкант попал на сцену, где в это время уже собрались другие музыканты. Когда наступила его очередь, он заиграл так нежно и проникновенно, что восхитил своей игрой всех присутствующих гостей. Тут его заметил некий дворянин из Санкт-Галлена, также находившийся в зале. Глядя на музыканта широко раскрытыми глазами, он удивленно воскликнул: «Штюхели, будь ты неладен! Как ты здесь оказался? Какой дьявол принес тебя сюда?»
«Да, мой господин, вы не ошиблись, помянув дьявола! – ответил музыкант. – Думаю, что именно он примчал меня сюда и только с помощью Божией я остался жив. Никогда в жизни я не отважусь более сесть на эту лошадь, даже если она пообещает мне показать весь мир с высоты птичьего полета!» [503]
