События, происшедшие после полного недосказанностей совещания в Инсбруке, были весьма неприятными и фактически привели в замешательство обе стороны. Когда я в ночь с 1 на 2 мая вернулся на фронт, мой начальник штаба доложил мне, что генерал Шульц счел дальнейшее сопротивление его наголову разгромленных армий бесполезным и просит меня немедленно санкционировать заключение перемирия.
Санкцию я дал. На следующий день фон Витингоф передал сообщение об этом в войска Шульца, а я доложил о случившемся в Верховное командование вермахта, отправив туда донесение, в котором указал, что готов ответить за свое своеволие, заслуживающее наказания; коротко изложив последствия капитуляции командования Юго-Западного фронта, я потребовал санкции на капитуляцию групп армий E и G, которая вскоре была получена.
3 мая я поручил генералу Фортшу, командующему 1-й армией, провести переговоры. Он был политически подкован и обладал дипломатическими навыками, необходимыми для выполнения этой трудной задачи. В тот же день в моем штабе в Альме генерал получил подробные инструкции. Переговоры состоялись 4 мая в Зальцбурге; Фортш вернулся оттуда совершенно подавленным. Даже наши весьма робкие надежды не оправдались; весь переговорный процесс свелся к тому, что нам был отдан ряд приказов. Это была прямо-таки Касабланка! То же самое случилось и с командующим Юго-Западным фронтом, представители которого во время встречи со мной в ночь с 1 на 2 мая сказали мне, что их начальнику, скорее всего, будут сделаны особые уступки! В копии стенограммы переговоров о капитуляции, которую я затребовал, об этих уступках даже не упоминалось.
В эти же дни я впервые попробовал обратиться к Эйзенхауэру по вопросу о капитуляции моих войск, действующих против американцев. Эйзенхауэр ответил, что не станет вступать в переговоры, на которых речь не идет о полной капитуляции всех германских войск. После этого я обратился в Верховное командование вермахта с просьбой предпринять дальнейшие шаги, что и было немедленно сделано.
Безоговорочная капитуляция группы армий G вступила в силу 6 мая. Я заранее, еще 2 или 3 мая, объявил о предстоящей капитуляции, чтобы избежать дальнейшего продолжения боев и ненужного кровопролития. Я поблагодарил войска и призвал их своим поведением поддержать высокую репутацию германских вооруженных сил. Тогда же и множество раз после этого я объяснил, что наше безукоризненное поведение было единственным средством сохранить уважение солдат противника и что оно окажет нам неоценимую помощь на предстоящих переговорах на более высоком уровне.
У меня сложилось впечатление (впоследствии американские командиры подтвердили, что оно было верным), что наши солдаты, у которых за плечами было почти шесть лет войны и которые попали в безнадежную ситуацию, все же вели себя достойно.
К 6 мая во всех Альпах не сдались только сотрудники моего штаба. Я решил перевести сокращенный штат штабных работников в бесхозный специальный поезд Гиммлера, стоявший на запасном пути в Саальфельдене, и снова вступил в контакт с американцами. Тем временем мой начальник штаба оставался на прежнем месте и занимался выработкой деталей капитуляции, руководствуясь при этом моими подробнейшими инструкциями на этот счет. Я посоветовал генералу СС Гауссеру, моему специальному представителю, проследить, чтобы сдача войск СС проходила в точном соответствии с моими директивами; коротко говоря, я предупредил его, что все должно пройти без глупостей вроде попыток в последний момент скрыться в горах. Гауссер, самый популярный и один из наиболее способных генералов СС, успешно выполнил все мои рекомендации, что, впрочем, не спасло проверенных в боях и дисциплинированных военнослужащих СС от особого, и не всегда гуманного, обращения.
Теперь у меня появилось время для того, чтобы поразмыслить о моем собственном будущем. Следовало ли мне освободить себя от неизбежных дальнейших тягот? Поскольку моя смерть лишь переложила бы их на чьи-то плечи, я решил этого не делать.
После недолгого ожидания ко мне прибыл американский майор в сопровождении нескольких солдат. Их встретила моя охрана. Майор сообщил мне, что в течение нескольких ближайших дней ко мне приедет побеседовать генерал Тейлор, командир 101-й воздушно-десантной дивизии. Этот очень молодой, безоружный и вежливый офицер – между прочим, после войны он был американским комендантом в Берлине, а затем стал командующим американскими войсками в Корее (хотелось бы пожелать ему успеха на этом посту) – после того как детали разоружения и сдачи в плен моих штабных сотрудников были согласованы, предложил мне переехать с моим штабом в Берхтесгаден, на Берхтесгаденер-Хоф. Мне позволили оставить у себя мое оружие, награды и маршальский жезл. В сопровождении генерала меня на автомобиле доставили в Берхтесгаден.
В Берхтесгадене лучшие комнаты в отеле были предоставлены моему сопровождающему и мне. Мне была предоставлена свобода передвижения, но пользоваться ею я мог только в компании некоего лейтенанта Брауна, приятного малого, который, кстати, родился в Мюнхене. То, что мне удалось посетить воевавшие на русском фронте группы армий в Цельтвеге и Граце практически без сопровождения американцев, с одной стороны, являлось одним из свидетельств образцового выполнения американским генералом своих обещаний, а с другой – свидетельствовало о том, что между Россией и ее западными союзниками существовала напряженность. Генерал Девере, командующий американской группой армий, который в те дни приезжал ко мне с визитом, держался подчеркнуто холодно, хотя и оставался в рамках традиционной военной вежливости. Его отношение заставило меня более четко осознать мое новое положение.
В течение нескольких дней меня непрерывно интервьюировали репортеры английских и американских газет; этот процесс происходил без каких-либо инцидентов и, пожалуй, даже в атмосфере взаимопонимания. Так я познакомился с Куртом Рисом, который впоследствии особо ходатайствовал за меня. Снова и снова я просил дать мне возможность поговорить с генералом Эйзенхауэром с целью убедить его в необходимости провести ряд мер, полезных и для войск, и для мирного населения. Вместо этого 15 мая 1945 года меня перевезли в лагерь в Мондорфе, неподалеку от Люксембурга. Перевозили меня через Аугсбург, где мне пришлось оставить свои награды и фельдмаршальский жезл. Могу добавить, что ни два моих начальника штаба (Винтер и Вестфаль), ни кто-либо еще из офицеров или солдат не подозревали, что мое путешествие закончится плохо. Все они хорошо меня знали, им была до мельчайших подробностей известна вся моя деятельность в годы войны, и потому никто из них и помыслить не мог, что меня подвергнут суду и приговорят к смертной казни. Они ровным счетом ничего не знали о том, что вместо того, чтобы отвезти меня к Эйзенхауэру, меня отправят в специальный лагерь. Почему было не сыграть в открытую?
