Генерал-прохиндей и после этого решил не сдаваться. Он выправил себе паспорт на свое имя, но без указания титулов, пошел к пастору Ауривиллису за причастием и стал жаловаться ему, что совесть его будет нечиста до тех пор, пока он будет ощущать недовольство Карла XII. Не мог бы святой отец походатайствовать о его прощении у короля? Пастор, ничтоже сумняшеся, пошел к Карлу XII, но король остался при своем решении. «Это всего-навсего лишь выдумка напомнить о себе, но ничего из этого не получится, — сказал Карл пастору. — Если у господина Лагеркруны на совести нет ничего другого, что мешает ему принять причастие, то его просьба является лишь предлогом, ибо я как король всегда могу наказать преступление, не вынашивая ненависти к самому преступнику».
После этого Лагеркруна наконец-то отправился в Швецию, чтобы кануть в безвестность и погрузиться в длительные судебные процессы, связанные, естественно, с финансовыми делами. Вернувшийся из русского плена офицер обвинит его в том, что генерал на поле Полтавского сражения украл у него коня.
В 1710 году Карл отправил О. В. Клинковстрёма с письмами в Стокгольм, но по дороге тот был схвачен поляками, верными королю Августу, и по просьбе царя Петра передан в распоряжение генерала X. Гольца, стоявшего со своим отрядом в Польше. Генерал Гольц, ожидая дальнейших распоряжений Петра, несколько затянул отправку шведа в Россию, чем воспользовался давно копавший под него светлейший князь А. Д. Меншиков, который и добился отзыва генерала в Петербург, где ему было предъявлено обвинение в измене[207].
... А в остальном дни в Бендерах тянулись медленно, скучно и однообразно. Город был маленький и особых развлечений не предоставлял. Турки строго соблюдали «сухой закон», и только на окраинах Бендер, где жили евреи и христиане, можно было достать пива или вина. По вечерам из города до шведского лагеря доносилась музыка, но шведы воспринимали ее как сплошную какофонию звуков. Хороши были шашлыки, люля, кофе и шербет, солдаты объедались фруктами, но излишества и отсутствие должной гигиены приводили лишь к жестоким и массовым расстройствам. Драбанты от нечего делать затеяли свою любимую забаву — дуэли, и королю пришлось принять жесткие меры для того, чтобы они не вошли в обычай. Кое-кого даже расстреляли. Поварята и молодые офицерские денщики стали объектом пристального внимания содомистски настроенных турок, и пастор Агрелль запретил ребятам в одиночку появляться в городе, где одинокие женщины и девушки чувствовали себя в большей безопасности, нежели представители сильного пола. Жертвой сексуального интереса турок к шведским денщикам стал барабанщик Кальмарского полка: он попытался спасти одного из денщиков от домогательств османца, а тот пырнул его ножом. В целом же контакты шведов с местным населением были мирными. Из Бендер в Швецию и обратно скакали курьеры, которые увозили и привозили письма с родины. Появились первые беглецы из русского плена, а также поклонники Карла со всей Европы. Бендеры становились космополитическим городом.
Здесь король больше внимания стал уделять работе канцелярии и целые часы проводил в обществе Мюллерна и Фейфа, разбирая почту и делая указания на счет полученной корреспонденции. Анализ этих писем позволяет сделать однозначный вывод о том, что королю в Турции некоторым образом удалось преодолеть пренебрежительное отношение к дипломатии как к разновидности человеческой деятельности, и он с большой заинтересованностью, скрупулезностью и знанием дела взял в свои руки всю внешнеполитическую деятельность. Так он в первый раз в жизни проявил мирную инициативу и разработал проект заключения мира с Данией[208].
Он направил раненых офицеров на лечение на воды в Бруссе, в Малой Азии, а молодых и способных офицеров капитана Конрада Спарре и лейтенанта Ханса Юлленшеппа — в 17-месячную командировку в Сирию, Палестину и Египет для изучения фортификационного дела и знакомства с имевшимися там средневековыми крепостями (большая часть из привезенных ими 2500 рисунков и предметов арабского быта и искусства сгорит в королевском доме во время Бендерского калыбалыка). Пастор М. Энеман, участвовавший в одной из таких экспедиций, привез из Египта двух маленьких крокодилов и подарил их королю, который хранил рептилий в стеклянной банке. Как-то король и его тафельдекер Хюльтман устроили «эксперимент»: они положили крокодильчиков на горячие угли и наблюдали, «...сколько зеленого, черного и голубого яда они выделят». Эксперимент закончился смертью рептилий. Забавными оказались и два хамелеона — их Хюльтман принимал за птичек. Хамелеонам повезло больше — они прожили у короля целый год.
В память о своем отце Карл XII вместе с 23-летним офицером драбантов Корнелиусом Луусом, искусным художником, в течение пяти месяцев работал над созданием книги с иллюстрациями войсковых упражнений как для пехоты, так и для кавалерии. Архитектура и строительство домов оказались тоже в кругу интересов короля. Он с большим энтузиазмом организовал строительство для себя и для офицеров домов, поскольку палаточная жизнь, не предусматривавшая длительной задержки в Турции, становилась неудобной. С большим любопытством Карл следил за восстановлением сгоревшего в Стокгольме королевского дворца и через К. Фейфа постоянно давал советы и рекомендации архитектору Никодемусу Тессину Младшему, Он живо комментировал доставленные ему с курьерами из Швеции рисунки архитектора и, вдохновленный восточной архитектурой, пытался повлиять на Тессина, предлагая свои варианты решений интерьера. Карл не любил роскоши и пытался сэкономить на строительстве, предпочитая вычурности функциональную простоту и удобство. В частности, он настаивал на том, чтобы во дворце было как можно меньше скульптур и больше потайных лестниц и ходов, через которые он мог бы незаметно исчезать. Он даже предложил Тессину один из потайных ходов довести до Мэларена, где его могла ожидать готовая к отплытию яхта, но был вынужден отказаться от этой идеи по причинам дороговизны. Когда король узнал, что на одной из площадей города выкорчевывают деревья, он приказал прекратить корчевку и засадить всю площадь елями, соснами и пихтами, а посредине построить высокую сторожевую башню. По его мнению, этот искусственный парк хорошо «...украсил бы весь город». Н. Тессин не соглашался и спорил, он был дитя барокко (природу надо приручать!), а король в своих представлениях о ландшафте забегал далеко на сто лет вперед, когда искусственные сады и парки станут разводить повсеместно. К, Фейф в письме к Н. Тессину пишет: «Его Величество довольно неплохо разбирается в архитектуре, и если бы мне недвусмысленно не запретили, я бы выслал вам чертеж одного дома, сделанный Его Величеством, который включает в себя все удобства и довольно хорошо спланирован, но Его Величество не желает хвастать своими познаниями».
