Произошел беспрецедентный случай: картину не просто запретили, но смыли ее негатив — то, чего вообще никогда не бывало. Это уже стараниями первого секретаря Ленинградского обкома господина Толстикова, который хотел быть святее Папы Римского. Что, впрочем, дало возможность режиссеру Цуцульковскому впоследствии говорить, что он снял блистательный антисоветский фильм. На самом же деле, картина была полное дерьмо.
По художественным достоинствам, по сценарным и режиссерским — в одинаковой степени. Было в ней все плохо! К тому же, попала вожжа под хвост партийным деятелям — и они обрушились на картину. Да и шла она во временной параллели с хуциевской «Мне двадцать лет», которую тогда же разгромил Госкино. Бред сивой кобылы — постольку-поскольку та была произведением искусства, а наша «Я работаю в такси» — посредственной поделкой.
— Вы что, и сами увидеть ее не успели? — не мог поверить я.
— Никто не успел. Ее сняли с премьеры 3 января 1963 года. Картина была закрыта, а я потерял возможность следующие четыре года подписывать собственной фамилией любую корреспонденцию и работал под чужим именем.
— Но хоть копии какие-то остались?
— Ничего. Картина была уничтожена полностью — такого в отечественном кинематографе еще не было. Я же начал перебиваться с хлеба на квас, пописывая всякие «Голубые огоньки» под чужими фамилиями, делясь с теми, на кого я выписывал гонорары. А поскольку я всю жизнь при автомобиле (тогда у меня была старенькая «Победа»), я «халтурил» по всему городу. Кепочку на глаза, чтобы никто не узнал (перед этим я много раз вел передачу «На арене и за кулисами» по телевидению, так что меня в лицо знали достаточно хорошо), надевал старую кожаную летную куртку, поднимал воротник — и «вам куда?».
Так вот мы жили…. А за это время я написал сценарий «Хроника пикирующего бомбардировщика». Помните, там у режиссера Наума Бирмана снимались Олег Даль, Гена Сейфулин, Лева Вайнштейн, Толубеев… И эта рукопись каким-то образом (сам я и по сей день не очень пробивной человек) и стараниями моих друзей попала к замечательному писателю. Я говорю о крайне, на мой взгляд, неординарном во всех своих оценках — как в любви, так и в ненависти — человеке, о Юрии Павловиче Германе. Он мне вдруг позвонил — и это было, примерно, как если бы маршал Рокоссовский спрыгнул в окоп к бедному солдату. Я жил тогда в крохотной коммунальной квартире, жена Ира фактически кормила нас с ребенком — она была художником по костюмам в театре. Я же почти ничего не зарабатывал…
Он сказал: «С вами говорит Герман». Я не мог себе представить, что мне может позвонить САМ ГЕРМАН, и послал его подальше, думая, что кто-то из моих друзей подобным образом развлекается. Словом, я бросил трубку и тут же раздался второй звонок — после чего я уверовал, что это действительно Герман. Он пригласил меня на дачу, я приехал — и он стал говорить, как понравился ему мой сценарий. Тут же при мне он позвонил знаменитому режиссеру Иосифу Ефимовичу Хейфицу и попросил заключить со мной договор.
Так вот, собственно, и началась моя кинематографическая жизнь. Это был 65-й год. Вскоре, по настоянию того же Германа, вышла моя первая книга в издательстве «Молодая гвардия». В ней были «Хроника пикирующего бомбардировщика», повесть «Я работаю в такси» и двенадцать рассказов, которые назывались «Про цирк и не про цирк».
— И против публикации «Я работаю в такси» не было возражений? — Я помнил, что там, в верхах, так просто ничего не забывалось. И не прощалось.
— Представьте себе, книга легко проскочила через ЦК комсомола. Называлась она «Настоящие мужчины». За «Хронику пикирующего бомбардировщика» я даже получил литературную премию ЦК ВЛКСМ и Союза писателей — «имени Н.Островского» — о чем я с гордостью рассказывал всем в течение года, а потом и сам о ней забыл.
Так я и стал профессиональным сценаристом. Мне, конечно, повезло редкостно. Хотя звание Заслуженного деятеля искусств по давно поданному на меня представлению мне не присваивали, и когда я спросил «почему?», кто-то из высокопоставленных чиновников, прекрасно относящихся ко мне, ответил: «Знаешь, старик, ты у нас ведущий мелкотемщик! Ты не улавливаешь момент — поэтому у тебя нет звания». Вот и все!
На самом деле, из 32 картин мне самому нравятся только 5… все остальные средненькие. Хотя, смею думать, картины были все же хуже сценариев — говорю я сейчас столь нахально, поскольку во времени, да и по существу, отодвинулся от всего этого и могу взглянуть со стороны. Только от пяти картин я получаю удовольствие — от воспоминаний о них. От каких? Ну, прежде всего, «Хроника пикирующего бомбардировщика». Наивная картина — но наивно было и время.
Мы были наивны, взгляд мой был наивен и чист. Картина действительно оказалась сделана очень неплохо — и она завоевала популярность, и была продана в 50 стран. Да и по сей день она идет по телевидению. А ведь столько лет прошло… Это была моя первая картина. Второй, — которая мне нравится, — стала «Старшина» — очень неплохая картина, с превосходным актером Владимиром Гостюхиным. Режиссером был Николай Кошелев, и за эту картину мы получили Государственную премию им. Довженко. Потом — «Трое на шоссе» (снимал ее Анатолий Бобровский) с А.Джигарханяном, В.Акуловой и В.Невинным — рассказ о тяжелой, не всегда праведной работе водителей грузовиков-дальнерейсников.
Я всегда пишу о том, что пропустил через себя, — и в этот раз я на зиму сам пошел работать водителем тяжелого 24-тонного грузовика с холодильной установкой-рефрижератором. Не скрою, я играл в их игры — и заработал больше, чем получил за сценарий. Сценарий шесть лет пролежал в Госкино, поскольку считалось, что Кунин в нем идеализирует бандитов. «Бандиты» — это шоферы-дальнерейсники, которые восполняли все огрехи государства по непоставке продуктов и фруктов в дальние сибирские районы из центральных, подменяя собой государство. И, естественно, хорошо зарабатывали на этом.
Это был год, когда умер Брежнев. На съемки мы приехали в Карпаты. Я вспоминаю, как замечательно работали дальнерейсники: брали государственный груз из Ленинграда, предположим, во Львов — расстояние 1620 км. Я приходил во Львов, разгружался, за 25 рублей покупал у диспетчера штамп, справку, что обратного груза нет (это в то время, как сотни тысяч тонн гнили под дождем и снегом), и уходил в Карпаты через один из перевалов — Раховский, Межгирский или Мукачевский.
Я с пустым, но запломбированным фургоном в 17 метров длины шел через перевал по обледенелым горам, приходил и становился под яблочки: 372 ящика по 32 кг каждый, не греши — отдай, помещались в «фуру» в мою чешскую АЛКУ Мы сговаривались за 2500–3000 рублей, что увезу я их в Тольятти — а это еще 2450 км. Клиенты ночью грузили ящики, потому что был строго запрещен вывоз фруктов. Тайно, чуть ли не огородами, я должен был пересечь перевал — на каждом дежурила милиция.
