Мавр сделал свое дело — мавр должен уйти. Расчеты Бенеша, что Сталин согласится терпеть его в качестве советской марионетки, рухнули. У Москвы была марионетка понадежнее — Клемент Готвальд. И компромат предъявлять не потребовалось (впрочем, о его существовании Бенеш помнил всегда и насчет благородства Сталина с Молотовым в момент разговора с Зубовым уже не заблуждался). Вскоре отставной чехословацкий президент скоропостижно скончался. Уж не приложили ли к его смерти руки коллеги Судоплатова из специальной «лаборатории-X» профессора Майрановского, снабжавшей рыцарей плаща и кинжала смертоносными ядами, не оставлявшими следов? Все-таки Бенеш чересчур много знал о тайных советско-чехословацких связях. Только дела Тухачевского эта, возможно роковая, осведомленность не касалась.
И последнее, связанное с якобы переправленной через Бенеша Сталину «красной папкой» на Тухачевского. Бригадефюрер Беренс, якобы игравший ключевую роль во всей этой истории, до того, как его выдали Тито, находился в плену у англичан. Неужели он не рассказал бы британской разведке сенсационной новости: осуждение Тухачевского, Якира, Уборевича и других явилось следствием провокации германской разведки? Не рассказал хотя бы в надежде, что им заинтересуются и как ценного свидетеля не отправят на верную смерть в Белград (там-то вообще могли растерзать, не доводя до зала суда и виселицы)… Но ничего подобного в плену Беренс не говорил. Вероятно, Шелленберга он привлек не только тем, что давно уже был мертв, но и подходящей биографией. Первый начальник Берлинского управления Службы безопасности действительно мог использоваться Гейдрихом для столь ответственного и тайного задания, как фабрикация досье на Тухачевского… но только в том случае, если бы это досье существовало в действительности, а не было бы плодом богатой творческой фантазии Шелленберга.
Чем же на самом деле располагали Сталин и Ежов относительно связей Тухачевского с германской, японской и другими иностранными армиями и разведками? Наиболее серьезно, на первый взгляд, выглядит документ, добытый Главным Управлением Государственной Безопасности НКВД в апреле 1937 года. Документ был на японском языке и представлял собой письмо японского военного атташе в Польше Саваду Сигеру начальнику Главного управления Генерального штаба Страны восходящего солнца Накадзима Тецудзо. Написал же письмо от руки почему-то помощник Сигеру — Арао. Текст документа гласил: «Об установлении связи с видным советским деятелем. 12 апреля 1937 года. Военный атташе в Польше Саваду Сигеру. По вопросам, указанным в заголовке, удалось установить связь с тайным посланцем маршала Красной Армии Тухачевского. Суть беседы заключалась в том, чтобы обсудить (далее два иероглифа и один знак переводчику НКВД прочитать не удалось. — Б. С.) относительно известного Вам тайного посланца от Красной Армии № 304». Это письмо людям Ежова удалось сфотографировать во время перевозки дипломатической почты из Польши в Японию по советской территории. Качество фото оказалось низким. Поэтому часть текста прочитать так и не удалось.
20 апреля Ежов доложил о перехвате Ворошилову, а тот на следующий день — Сталину. Любопытно, что для перевода столь интересного документа пришлось обратиться к… незадолго до этого, 2 апреля, арестованному по подозрению в шпионаже в пользу Японии бывшему сотруднику Иностранного отдела НКВД Р. Н. Киму — крупнейшему знатоку японского языка. Ему посчастливилось уцелеть, и в 60-е годы он дал показания Комиссии ЦК. Ким сообщил, что за расшифровку документа ему обещали значительное облегчение его участи. Снимок был очень смазанный, и перевести текст удалось только ценой огромных усилий. По словам Кима, письмо было на служебном бланке военного атташе и писал его не сам Сигеру, а его помощник Арао, почерк которого бывший сотрудник НКВД знал очень хорошо, поскольку ранее переводил многие исполненные им документы. Одновременно с текстом перевода Ким представил письменное заключение, что документ поддельный и подброшен японцами с провокационной целью. Он не без оснований полагал, что не стали бы столь важную и секретную информацию, непосредственно касающуюся Красной Армии, везти в незашифрованном виде через советскую территорию без дипкурьера, просто в опечатанном мешке с дипломатической почтой, с которым еще неизвестно что в пути случится (и действительно случалось: НКВД регулярно производил выемку японской диппочты и читал ее, как свою собственную). Ким был уверен: если бы японцы захотели надежно скрыть содержание документа от глаз советской разведки, они бы передали его шифром или с дипкурьером. А в данном случае у японской разведки была другая цель: довести до сведения советской стороны содержание документа. Возможно, таким образом хотели проверить, действительно ли японская дипломатическая почта перлюстрируется.
Скорее всего, японская записка о Тухачевском была не более чем возвращением в Москву в несколько измененном виде слухов, распущенных Скоблиным по заданию НКВД. Похоже, это был единственный реальный вариант не существовавшего в природе немецкого «досье», будто бы сработанного по заданию Гейдриха. Что Тухачевский не был японским агентом, доказывает доклад помощника военного атташе Японии в Москве Коотани, выступившего в июле 37-го с анализом дела Тухачевского перед политической и военной элитой Страны восходящего солнца. Он совершенно справедливо заявил: «Неправильно рассматривать расстрел Тухачевского и нескольких других руководителей Красной Армии как результат вспыхнувшего в армии антисталинского движения. Правильно будет видеть в этом явлении вытекающее из проводимой Сталиным в течение некоторого времени работы по чистке, пронизывающей всю страну».
Ежов быстро понял, что перед ним дезинформация. Потому-то и не вменил на суде Ульрих Тухачевскому работу на японскую разведку. И в газетах об этом не писали, дабы японцы не поняли, что чекисты ознакомились с посланием Сигеру Тецудзо. А вот в стенограмму задним числом признание Тухачевского в связях с японским Генштабом внесли — как заготовку на будущее.
Кстати сказать, история с письмом японского военного атташе из Варшавы — еще одно доказательство, что немецкой папки с компроматом на Тухачевского Ежов и Сталин никогда не получали. Если даже короткое письмо на одну страницу оставило заметный в архивах и в памяти уцелевших свидетелей (кроме Кима, о нем рассказал и бывший чекист М. Е. Соколов, непосредственно передававший документ Киму, и те люди, что непосредственно вынимали письмо из почтового вагона), то объемистая папка тем более не могла испариться в воздухе.
