С собором, конечно, подзатянули. Брехали люди, что пока собор строили, половина Новочеркасска чиновного отстроилась. И падал собор…
В 1846 году обрушился он на север, прямо на платовскую могилу. Почему? Стали отписываться, что собор упал от сырости. Ничего, сошло. В столице — новые чиновники, а те, кто принимал жалобы, что Новочеркасск стоит на горе, и воды никакой нет даже для питья, давно к тому времени перемерли.
Разросся Новочеркасск. Для одних — город пустой и унылый; дороговизна большая и ничего нельзя найти порядочного. Для других — нет его милей на свете.
К середине апреля половодье покрыло луга меж Черкасском и Новочеркасском. Где паслось стадо, теперь озеро. Всегда так было. Вроде и Екатерина недавно была, и помнили ее старики — а вот уже скоро середина нового (XIX) века. И плыли над спящим городом воспоминания вперемешку со снами, наплывали друг на дружку, сплетались. Вздрагивали у спящих ресницы, когда среди знакомых снов и образов мерещилось им чужое и странное. А деды не спали, мучились от бессонницы. Только и оставалось им — вспоминать.
Второй день шли мимо сторожевой вышки запорожцы — кошевой Чепига с конницей, пехотой и войсковым обозом[212].
Шли, на донцов поглядывали. Донцы — на них. Сколько глазу хватало, топтали разномастные ручейки, серебряные волны ковыля и сухую осоку. Сливались в блюдца подов и, прощально глотнув шалфейного аромата, переплескивались дальше. Врезались в плавни, сминая камыш. Кони передних проваливались в синие старицы, оленьими скачками неслись, разбрызгивали растревоженную воду, и дрожащие слезы сползали по белому бархату поздних кувшинок. Под ивами вспыхивала голосами переправа… И дальше уходили казаки в степь седую, бескрасочную.
Донцы, съехавшиеся под вышкой, внешне спокойны. Но кони, чуя хозяйский настрой, ушами прядают. И сам полковник — рука в бок — меж своими в седле кособочится.
Издревле бегали с Дона в Сечь и за Сечь, а запорожцы — обратно — на Дон. Вместе в море ходили, крымчаков и османов трясли. А иногда — Степь она и есть Степь — острой саблей друг с другом здоровались.
Сейчас меж войсками охлаждение. Ходили донцы с Текелием Сечь громить за буйство ее, грабежи и неповиновение (сами будто бы не такие), порушили, разметали, что можно. С калмыками и солдатней церковь обдирали, рубили топорами «царские врата» и медали золотые срывали со стен. Ушли запорожцы за Буг, за Дунай… А теперь, минуя посты донские, перебираются куда-то они по царскому указу. Куда? Бог весть…
Вечерело. Погнал ковыль по ветру кровавые блики. Крайняя ватага, от заката — черная, вышла впритык к донскому посту. Срывался с прапорца[213], норовил умчаться олень пронзенный, знак Бугогардовской паланки.
Полковник вгляделся:
— Наши… Донской древний герб у запорожцев на знамени[214].
— Чьи вы, хлопцы?
— З лугу[215]… Кислякивский курень…
Полковник, перебегая взглядом с прапорца на лица и снова вверх, усмехнулся, как от чудного видения очнувшись:
— Эй, Кисляков! Родня твоя…
Пантелей Кисляков, казак лет под сорок, оторвался от своих и поехал, как ветром погнало его.
Передний запорожец, седоусый и светлоглазый, в богатом кунтуше[216], дернул, как принюхался, хищными ноздрями. Кожа незаметно для глаз трепетала на казавшихся вечно напряженными мышцах лица. Выводил, спасал он курень свой и в каждом подозревал недруга. И Пантелей, всматриваясь, также дернул ноздрями, сопнул, втягивая воздух. «Свой?» — «Свой?» — перебросились прозрачные нити. Узнали или догадались, и Пантелей с непонятной радостью и решимостью, как в теплую воду, въехал в запорожскую ватагу.
— Далеко?
— На Копыл[217]. До ногаев та черкесов.
Поехали стремя в стремя служилый донской казак, годы родных не видевший, и сивоусые, родню по свету распустившие рыцари. Проводил он их за версту до самого пода.
— И все ушли, дяденька? — спрашивал Пантелей, которому молча позволили ехать со стариком-куренным.
— Та не… По хуторам много осело, — и вздохнул. — Прибегут… Куда денутся?.. — еще раз вздохнул и отвел взгляд, совсем как отец, стесняющийся спросить сына о тяготах. — Ну, а вы тута?..
— Служим…
Уминая ковыль, уходили запорожцы в темь, в сторону родимой Донщины. Сливался со знаменем летящий запрокинув голову олень.
Адат (тюркск.) — обычай.
Азовский цветок — сирень.
Аманат — заложник.
Анчибел — антихрист, черт.
Апроши — мелкие осадные окопы.
Арчак — седло; деревянная основа седла, покрываемая кожей и др. материалами.
Баз — двор или хлев.
Байгуш — нищий степняк.
Байрактар (тур.) — знаменосец.
Банник — большой орудийный шомпол.
Батовать коня — спутать, стреножить.
Бебухи — внутренности.
Бирюк — волк; бирючий — волчий.
Бирюч — глашатай.
Бонмот — острота, ходячее выражение.
Бонмотист — острослов.
Брухнуть — ударить.
Бугай — бык.
Вагенбург — передвижной обоз; укрепленный лагерь из возов.
Валахи — румыны.
Валиде (тур.) — титул матери султана.
Верстник — сверстник, ровесник.
Вечерять — ужинать.
Галдарея — узкий балкон по периметру строения.
Гик — особый казачий клич при атаке, деморализующий противника.
Гилян — область Персии на южном побережье Каспийского моря.
Глаголь — виселица.
Требовать — брезговать.
Гульба — охота.
Гулебщик — охотник.
Диван — совет министров в Турецкой империи.
Доразу — сразу же.
Дротик — у казаков: легкая, укороченная пика.
Дюже — очень, много.
Ерик — речная протока, часто пересохшая.
Забрухать — забодать.
Заводные кони — запасные.
Загичать — см. «гик».
Закубанцы — черкесские племена.
Зимовники — укрытия для скота на зиму.
Казан — походный котел; односум у запорожцев.
Каре — пехотное построение плотным четырехугольником для защиты от кавалерийской атаки.
Кирха — здание протестантской церкви.
Клейноды — у казаков: знаки атаманской власти и знамена. Колгота — ссора, раздор.
Корпия — нащипанные из ветоши нитки для перевязки.
Кошевой — атаман Запорожского войска.
Краснороссия (Червленая Русь) — Галичина.
Крыга — плавучая льдина.
Крымчаки — татары Крымского ханства.
Куверт — столовый прибор.
Куренной — атаман куреня.
Курень — у запорожских казаков соответствовал станице.
