не раньше как пропоют в церкви “Достойно…”. Приду я от обедни, смотрю, самовар-то снова кипит, подложил батюшка угольков, хоть и нелегко ему это было сделать, самовар-то нужно было поднять, при его-то болезни, а уж он не стерпит, все подбросит угольков.
После обедни начинался прием, продолжался часов до десяти, а то и дольше. Перерыв был среди дня на два часа, дверь келии закрывалась; в это время батюшка отдыхал с полчаса, обедал, а остальное время опять все в письмах разбирался.
Обед нам приносили. Ели мы с батюшкой за одним столом, ел он очень мало. К ужину делал я ему яичницу из двух яиц с полустаканом молока; пышки, бывало, ему подобью, а он половину съест, а половину оставит, больше половины никогда не съедал.
Любил батюшка чистоту и порядок во всем. <…> Ноги батюшке я бинтовал, зиму и лето носил он валенки. Десятки этих валенок проходило через его руки, а носил он все одни и те же; прохудятся, даст подшить подошву и опять их же надевает. А я первое время дивился, что это так батюшка скупится, не сменит валенок. Была как-то раз нужда послать монаха по сбору, не было у него валенок; попросил у одного, другого, третьего монаха — никто не дает. Пришел к нам; а у нас в то время тоже лишних не было. Снял батюшка с себя валенки да и отдал монаху. Три недели батюшка проходил в высоких сапогах, пока монах не вернулся.
Успокаивал батюшка на моих глазах бесноватых. По виду, бывало, не узнаешь, которая больная: стоит, ждет смирно, как и все. Выйдет батюшка — она и пошла волноваться. Крестным знамением больше он их успокаивал, много-много раз крестил. <…> Кропил водичкой, мазал маслицем, но к этому реже прибегал, а все больше крестом успокаивал. Был раз такой случай: вошла к батюшке женщина, с виду такая полная, здоровая. Прошло немного времени, слышу неистовый крик; вбегаю, лежит на полу распростертая, как мертвая, не шелохнется; батюшка начинает ее крестить: как только руку поднимет, так она вся вздрогнет, а потом уж дальше — больше, начинает в себя приходить. <…> Видел я такие случаи и у других иеромонахов, — он-то крестит, а она лежит спокойно» 561.
Монахиня Домна, стиравшая батюшке белье, вспоминала: «Все отобрали у него и у отца Евстигнея тоже. Прихожу, он сидит на диванчике. “Скорбите, батюшка?” — “Ничего. Давай-ка поглядим в комоде, что у нас из белья осталось”. Нашли две рубашки. Я говорю: “Да, у меня еще, батюшка, есть ваша грязная рубашка”. — “Ну вот и довольно!”» 562.
Шамординские сестры пользовались каждым случаем, чтобы побывать у своего духовного отца. А иногда и он сам ездил в Шамордино, даже в самые трудные времена, как, например, в 1919–1920-х годах. Однажды он приехал и застрял там из-за проливных дождей, а сестры и рады были: десять дней батюшка принимал их, беседовал, благословлял. Старец писал летом 1920 года: «…я нахожусь в Шамордино. Господь послал тихую и хорошую погодку 5 июля, и я… приехал сюда хорошо, но сейчас что-то все идет дождик, хотя это для сестер здешних желательно, так как за непогодою они могут перебыть лишний день дома и заняться со мною, а в ясную погоду все должны быть на лугах и на дачах. Сегодня, 8 июля, здесь, в Шамордино, престольный праздник “Казанския Божия Матери”. Служба была торжественная и пение хорошее, был крестный ход вокруг монастыря и приезжие монашечки. Спаси их, Матерь Божия. Поусердствовали и пришли сюда на праздничек» 563.
По благословению отца Анатолия шамординские сестры ездили выискивать на какие-нибудь вещи хлеб. Благословение (как они заметили) чудесно помогало им в этом весьма трудном тогда деле, — они привозили хлеб и сами удивлялись, что это им удалось. Чадо отца Анатолия мать Амвросия была пострижена им в 1919 году; она была врачом, лечила сестер, помогала и старцу в его недугах, а также ездила и за хлебом.
Как ни казался старец Анатолий «прост» в отличие от получивших образование, но церковное печатное слово занимало в его жизни свое место. Он имел всегда запас брошюр и листков духовного содержания и почти никого не отпускал без того, чтобы дать что-нибудь из этого, и всегда это было к месту и на пользу духовную… Имел он и небольшую келейную библиотеку, которую архимандрит Исаакий передал после его кончины в библиотеку монастырскую. Ее все же считали еще монастырской, хотя в 1919 году она перешла из ведения Главнауки в Народный Комиссариат просвещения, в отдел научных библиотек. Сотрудники Оптинской научной библиотеки (скитская была ее филиалом) получали зарплату через Москву. Время от времени козельские власти запрашивали списки сотрудников музея и библиотеки. Ее тогдашний заведующий, отец Иосиф (Полевой), переписывал и распределял по предложенным графам своих трех сотрудников. Получался такой перечень:
«Зав. библиотекой — Иосиф Полевой, год рождения 1852, из почетных граждан Москвы.
Библиотекарь — Варвара Иосифовна Тришатная, год рождения 1867, дочь отставного подполковника из Тамбова.
Библиотекарь — Геронтий Яковлевич Ермаков, год рождения 1885, из тамбовских крестьян.
Сторож — Владимир Яковлевич Сусленко, год рождения 1893, из мещан города Одессы.
Сторож при скитском отделении библиотеки — Геронтий Яковлевич Ермаков».
В Оптинской библиотеке было тогда 25 тысяч книг. Сюда часто поступали келейные книжные собрания умерших монахов. В иных было по нескольку десятков, случалось, и сотен образчиков серьезной духовной литературы. Большое собрание книг пожертвовал библиотеке в 1917 году епископ Михей. После кончины отца иеромонаха Иосифа (Авдулова) в библиотеку влилось его собрание нот, руководств по пению и книг по певческому церковному делу. Вот и у отца Анатолия (Потапова) оказалась прекрасно подобранная библиотечка из двухсот книг: тут было все изданное Оптиной пустынью, а также богослужебные книги, жития святых, описания монастырей, творения святителя Иоанна Златоуста, «История перевода Библии на русский язык» И.А. Чистовича (1899), изданная в Почаеве книга И. Ливанского о святейшем Патриархе Гермогене (1913) и ряд других изданий.
В оптинской библиотеке имелись книги не только духовные, хотя они, конечно, преобладали. В ней были разделы литературы по истории, географии, этнографии, философии, словесности, медицине, ботанике, статистике, топографии, сельскому хозяйству, был отдел под названием «Художества и искусства». Подобран был великолепный справочный отдел, заключавший в себе энциклопедии, словари, всевозможные справочники, месяцесловы, календари, дорожники, даже морские лоции… При библиотеке действовала превосходная переплетная мастерская с зингеровскими станками для шитья, резки бумаги, рубки картона… Эта мастерская была очень быстро разворована.
Козельское начальство не читало книг в оптинской библиотеке,
