Была еще старушка Нечаева, очень убежденная. Она заведует детской колонией в Телятенках. И еще кое-кто кого я не знала. Были также и свидетели обвинения — разные туляки, которые получали неизвестно откуда написанное Булгаковым воззвание. (Это тульские революционеры воспользовались этим воззванием и широко его в Туле распространяли.)
Обвиняемые были:
1. Булгаков В. Ф.
2. Трегубов И. М.
Эти двое составили и первые подписали воззвание.
3. д-р Маковицкий Д. П.
4. Демихович Ян.
5 — 9. Радины: отец, мать, дочь и два сына.
10. Платонова Клавдия, молоденькая крестьянка и очень убежденная.
11. Новиков М. П.
12. Молочников Александр.
13. Новиков И. П.
14. Стрижева, незнакомая мне до сих пор немолодая девушка, дворянка, тоже очень убежденная.
Под стражею были приведены Сергей Попов, Граубергер (старый корреспондент наш, которому я по поручению папа лет 30 тому назад писала и посылала книги), Беспалов. И еще один — забыла его фамилию.
Забыла еще сказать, что свидетелями под стражей (т. к. оба они сидят в тюрьме) были Сережа Булыгин и О. В. Завалиевская.
В первый день нас продержали до вечера и только успели нас опросить, какого мы вероисповедания, и привести к присяге тех, которые от нее не отказались. Такие тут оказалась вероисповедания, каких мы отроду не слыхивали.
М. В. Булыгин сказал, что он исповедует веру христиан первых веков. Шохор-Троцкий — что он вероисповедания «своего собственного», Горбунов — что он свободный христианин и т. п.
Большинство сказало, что по «паспорту я православный». Большинство также отказалось от присяги. Когда меня спросили, я сказала, что я крещена православной, а от присяги прошу меня избавить.
Второй и третий день мы опять просидели в свидетельской комнате безо всякой нужды. Но было очень интересно и приятно видеть многих своих старых друзей. Очень сердечно и хорошо мы встретились и поговорили с Скороходовым. Тоже и с Волкенштейном, которого я не видала десятки лет. Его жизнь очень интересная. Он — полтавский врач. Всегда был хорошего, либерального направления и, кажется, не раз за это страдал. А жена его была посажена в Шлиссельбургскую крепость, где она провела 13 лет в одиночном заключении. За это время Волкенштейн женился на другой. Но когда его первую жену отпустили на поселение на Сахалин, он отпросился у своей второй жены и поехал к первой, с которой прожил на Сахалине до ее смерти. Смерть ее тоже была странная: она была убита какой-то шальной пулей. После ее смерти Волкенштейн опять вернулся в Полтаву.
Скороходов все живет на Кавказе и работает. Это один из редких так называемых «толстовцев», который взялся за физический труд и до старости не бросил его. Еще такой — это бывший гвардеец — Ярцев. Папа всегда умилялся видом его рабочих рук и обликом рабочего человека, земледельца. Он приходил на суд в виде посетителя. Теперь уже ему около 70 лет, и он уже не может работать. Занимался в последнее время книгоношеством.
Приятно было видеть Николаева. Это — кроткий, любящий человек. Работник в семье и убежденный и знающий джорджист. Его жена прибегала на процесс. Милая Леночка Горбунова была в зале.
Вообще, хотя процесс считался происходящим при закрытых[279] дверях, но публики оказалось очень много. Подсудимых 27 человек, и каждый имел право ввести троих. Кроме того, свидетели, защитники, судьи и их родственники и родственницы и стража, и конвой — все молодые солдатики, — жадно слушающие все речи.
В конце третьего дня вызвали и опросили несколько свидетелей защиты. А до этого опрашивали подсудимых и свидетелей обвинения.
На четвертый день остались: Чертков, Саша, Ольга Толстая, я, Сережа, брат, Гусев, Беркенгейм, Никитин, Николаев, Страхов, Булыгин, Горбунов.
Я не написала еще о произошедшем инциденте: 22-го, пока мы сидели и беседовали в свидетельской комнате, ожидая своей очереди, влетела вся красная и взволнованная Леночка Горбунова. Так как она сидела все время в зале, то ее тотчас окружили, чтобы узнать, что там происходит.
Она рассказала нам, что судьи запретили ссылаться на Священное писание, что защитники против этого запротестовали и что теперь судьи с защитниками ушли об этом совещаться.
9 сентября 1916.
Чаще всего вижу во сне, что мы с Мишей почему-то разошлись, разъехались и потом встречаемся и страстно хотим опять сойтись. Я начинаю соображать, как бы это сделать, и чувствую, что к этому никаких нет препятствий, и всегда просыпаюсь с радостным чувством, что мы опять вместе и опять любим друг друга.
Вчера приехала из Кочетов (где прожила от 5-го августа по 8-е сентября) в Никольское-Вяземское к брату Сереже. Выехали с Таней на тройке с Максимом в 9 ч. утра, заезжали с ней в Черемошню к П. Г. Дашкевичу и к А. И. Путилиной. Смотрели имение, где я была 40 лет тому назад и где я в первый раз встретила своего будущего мужа. Водили они нас смотреть лазарет, который устроен в бывшем барском доме. Сейчас там только 8 раненых, но бывает больше комплекта, а лазарет устроен на 56 коек.
Пробыв 2 часа в Черемошне, мы поехали дальше и к Сереже приехали в 4-м часу. Забыла написать, что свою девушку Таню и Танину гувернантку я послала прямо в Ясную через Благодатное.
В Никольском застала Сережу, Машу, младшего Сережу, Марусю Олсуфьеву и маленького беженца Алешу Тараснека, которого Маша воспитывает.
С Сережей хотелось поговорить о разных вопросах. Во-первых, о новом завещании мама, которое меня все время, когда я о нем вспоминаю, мучает.
Я несколько раз говорила мама о том, что ее первоначальное завещание мне казалось несправедливым по отношению ко мне и Саше, т. к., уплативши пятерым братьям 200 000 за 200 десятин Ясной Поляны и им же завещав Ясную, — она этим лишает Сашу и меня той равной части денег или участия в Ясной Поляне, на которые мы имели бы право.
Помимо материальной несправедливости, которая для меня имеет очень второстепенную важность, я считала вполне несправедливым и, главное, непрактичным то, что после мама я не имела бы голоса в решении судьбы Ясной Поляны.
Недавно Лева поссорился с Сережей относительно того, что Лева считал, что надо запретить посетителям приходить в Ясную Поляну и надо комнаты папа предоставить для пользования семьи, а вещи из них перевезти в музей.
Сережа страшно сердился и всячески Леву порочил, так что наконец и Лева разорался и убежал к себе. Перед отъездом Сережа ходил к Леве мириться. Но впечатление осталось тяжелое.
Лева меня часто глубоко возмущает, и все сердце переворачивается иногда от его слов. Но мне помогает то, что я его считаю совершенно невменяемым.
