В моей семье все постоянно беспокоятся о моем моральном и физическом состоянии. Вечная усталость превратила меня в старую перечницу. Кто бы ни подходил ко мне, он задерживает дыхание, опасаясь гнева принцессы на горошине. У меня едва хватает места для своих собственных эмоций. Видеть родных, замерших в страхе или скорчившихся от горя, выше моих сил.
Доктор Л. останавливается рядом. Как обычно, он в сопровождении своих уважаемых интернов, чтобы потом, за обедом, они могли обсудить последние медицинские открытия на моем примере – поболтать о раке за чизбургерами. Доктор К. появляется в моих снах, но еще чаще – в больничных коридорах, когда я иду к доктору Л. Несправедливо, что из всех врачей этой больницы именно мой придерживается столь ужасающей врачебной этики. Но и в нем что-то меняется. Думаю, нам становится комфортнее рядом друг с другом. Теперь он даже шутит:
– Вот вы где. Всегда немного сложно вас отыскать. Это ваша последняя любовь?
Я с гордостью киваю:
– Ее зовут Блонди.
Я водрузила Сью на стойку капельницы, которую использую как вешалку На ней также висят халат и сумочка. Интерны дружно хихикают. Мои знаменитые перевоплощения неизменно вызывают смех. Даже доктор Л. одаряет меня еле заметной усмешкой.
Хотя в основе нашего общения лежит голая медицина, наши отношения воспринимаются как глубоко личные. По крайней мере мной. Он мне даже не нравится, но часы, проведенные в обществе доктора Л., стали самыми искренними в моей жизни. А также самыми болезненными. Он видит меня совсем незащищенной. Страх, который я ощущаю, если врач кажется обеспокоенным, и радость, которую я испытываю, когда он приносит хорошие новости, одинаково сильны. Я не могу воевать без него. И не имеет значения, какой сукой я с ним бываю, – он всегда возвращается.
Я размышляю о том, что он кладет на бутерброд. И в каком доме просыпается. И как добирается оттуда до больницы. Потом я выясню, что живет он в городке, чье название начинается на О, и что на работу и домой ездит на поезде. Мне это кажется странным. Этот человек значит для меня так много, что я представляла, как он ездит на работу в тонированном лимузине с шофером и личным дворецким. Никаких суетливых утренних ритуалов, приготовления сэндвичей детям, лихорадочного сбора документов и стремительного бега в больницу, чтобы спасать жизни.
Все утро я провожу в постели, а вокруг меня – напряженный трафик. Это лишь первый день, а я уже сыта по горло. Я воняю, у меня кружится голова, и мне горько думать о планах, которые я строю.
Строила.
Строю.
Строила.
Не знаю, как сказать, в настоящем или прошедшем времени. Я делаю упрямое лицо. И, чтобы добавить драматизма, закидываю назад руку и отворачиваюсь.
Никакие духи и лосьоны в мире не способны противостоять неизбежной вони, вызванной химией. Воняет даже моя моча. Поук называет ее “химической мочой”. О запахе я помню весь день, учитывая, что должна использовать подкладное судно, вместо того чтобы сходить в нормальный взрослый туалет. Сначала я пыталась избавиться от вони с помощью всего содержимого своей сумочки, но мне пришлось уяснить, что нет ни единого шанса эту вонь побороть.
Поук, которая носит “биркенстоки”[7] так, будто они были созданы для нее, только что остановилась рядом, чтобы взвесить меня, измерить температуру и давление. Она отличается от других сестер – она не диджей, не коммивояжер и не модная молодая тусовщица. Она принадлежит к старой школе, и ей нравится, когда все в порядке. Я люблю ее до чертиков. Она такая высокая, что, когда снует от койки к койке, напоминает мне мисс Клавель из книжек про Мадлен[8], которые я обожала в детстве. Поук добивается того, чтобы было сделано все что нужно, не теряя приветливой улыбки, даже когда ее игла время от времени промахивается мимо цели, но это случается только по выходным, которые, наверное, есть даже у нее.
Сегодня у меня слишком фиговое настроение, чтобы болтаться по коридорам отделения. Через несколько часов химии медленно начинает расти тошнота. Этого мало, чтобы меня вырвало, но более чем достаточно, чтобы меня передергивало при мысли о еде. Поук уговаривает меня вылезти из постели, чтобы она могла хотя бы сменить простыни. Она делает это ежедневно, если я не сражаю ее наповал особо трагическим лицом. Мне удалось это лишь однажды: я так идеально рассчитала время, что меня вырвало именно тогда, когда Поук вошла в комнату.
Я спрашиваю ее, думает ли она обо мне, когда растворяется в собственном мире, уходя после смены из больницы.
“Да, – говорит она. – Но, когда я думаю о тебе, я думаю об инжире и финиках, а не о капельницах и стерильных иголках”. Она думает о вкусных сладких фигах и восхитительных сливочных финиках. И все потому, что однажды я довольно громко читала о полезных свойствах этих фруктов, пока она мерила мне давление. Поук всегда думает, что стакан полон, и мне начинает казаться, что это и есть путь к спасению.
Когда я думаю о Поук за пределами больницы, я думаю о трех ее детях-подростках, которые дома ждут, когда она вернется с работы, а еще о Кап-Ферра, потому что у нее есть столько чудесных историй об этом месте, и о мисс Клавель.
Утром меня разбудила мерзкая тетка с еще более мерзкой иголкой в руке. Она тащит за собой пластиковый контейнер со всем оборудованием. Еще даже нет восьми часов, мое лицо не отлипло от подушки, и я отказываюсь открывать глаза. Меня ужасно тошнит. Сопротивление бесполезно, поэтому я смиренно протягиваю руку. Один мой глаз открыт и злобно смотрит на иглу в надежде, что тетка справится с первого раза. Не тут-то было. Сволочь.
Она отодвигает занавеску, и я получаю свой завтрак.
“Доброе утро!” – кофейная дама кричит так, чтобы и тот, кто еще видит сны, наверняка проснулся. Как и в любое другое утро, она приносит мне термос с кипятком, чтобы я сама могла заваривать себе чай. Когда я вижу новый пакет с физраствором, подвешенный к стойке капельницы, я вспоминаю, что нужно пописать. Но это значит, что я запутаюсь в трубках. Хотела бы я просто вернуться в постель, но непрерывный поток буфетчиц, иголок, медсестер и докторов не дает даже просто закрыть глаза и притвориться, будто все это сон.
Я встаю и готовлюсь идти вниз, к гигиенисту. Я должна видеться с ним регулярно, чтобы мои зубы не выпали из-за лекарств, которые в меня вливают. Пока что они держатся вполне прилично. По словам врача, у меня крепкие зубы.
“Как и у вашей мамы”.
Да, как и у мамы. Ее он тоже помнит.
