элитного большинства. Ему социализм был послан богом. Нас равняли под него. И еще ровнее. Гоняли на уборку помидор, да еще со своим ведром. И на консервный комбинат, где я, сняв пиджак и галстук, возил тачкой мешки с солью, под издевательскими взглядами грузчиков сидящих в теньке, обязанных это делать.
Наш редакционный водитель зарабатывал не меньше журналиста. Машиной пользовался как своей: катал семью, таксовал. Ещё и смотрел на тебя свысока, выражал крайнее неудовольствие в командировках, мешавших таксованию. Зато, когда радушные хозяева задабривали корреспондентов дарами полей и ферм, пытался отгребать себе львиную долю под тем предлогом, что он везёт. Я проявлял принципиальность и ничего не брал, отчего он меня просто возненавидел. А потом набрался наглости, что спрашивал у провожающих меня к машине: «Где грузиться?».
Я очень любил бывать на Днях урожая и животновода, там чествовали передовиков. Скупал дефицитные книги, которые у сельских тружеников спросом не пользовались. Помню, тот же первый секретарь Пахомов, приобняв знатную доярку, облагодетельствованную орденом и автомобилем, говорил: «Достигли. Зарабатывает, как я». А когда героиня отошла, добавил: «А живёт лучше. С фермы прихватывает баллончик с молоком, комбикорм для домашней скотины. Сад, огород. Детей её учиться отправили. Вот он – социализм».
Появился чистый, естественный человек. Не забуду свою поездку в маленький шахтёрский городок, на самой восточной оконечности страны. Деревянные тротуары. Гигантские грузовики с углём, из которых солярка сливалась в частные легковушки, что позволяло им в холодную погоду ночами оставаться с работающим двигателем.
Я приехал сюда за компанию с Володькой на излёте перестройки. Он гнал составы подержанных японских иномарок, колёс и прочего барахла. Партнёром его был местный спортивный деятель, который, при мгновенном превращении спортсменов в криминал, стал авторитетным бизнесменом. Но при этом, он всё ещё жил в квартире-хрущёвке с не запирающейся, как и у всех, дверью.
Прознав о гостях, в ней то и дело возникали соседи и знакомые с ящиком водки или коньяка в руках, и неизменным вопросом: «Ну, что там на материке?». Под материком понимался остальной мир, о котором спрашивали для приличия, потому что обитателей этой содомской резервации он не интересовал. Все жили как бы одной семьёй, круглосуточные застолья не прекращались. Разыгрывались шекспировские страсти. Жена хозяина была в отъезде, а две его любовницы сцепились. Одна дала другой по лбу острым каблуком-шпилькой. Та схватилась за топор.
– Не волнуйтесь, – успокоил нас хозяин, – девочки сами разберутся.
И верно, через полчаса они рыдали, обнявшись, с выкриком: «Какие мы дуры!».
Прячась на кухне от возлияний, я стал невольным свидетелем разговора ещё двух девочек-конкуренток. Сначала одна создала новую семью с мужем другой. А та потом сошлась с её бывшим мужем. Разлучница рассудительно растолковывала разлучённой плюсы и минусы сложившейся ситуации: «Твой (теперь мой), лучше трахается. Но мой (теперь твой) – семейственный, о детях заботится». Вспомнилось описание арабского купца о том, как покупали у русичей рабынь еще до принятия христианства. Продавцы сидели в общей комнате, держа на коленях полонянок. Тут же на виду у всех с ними совокуплялись. Приходящий покупатель, застававший эту процедуру, вынужден был дожидаться, пока она закончится, и лишь затем начинались торги.
Местные были потомками ссыльных и тех, кто их охранял. Из-за оторванности от материка законы тут перетекли в понятия. В ресторане гуляли менты и криминал, заказывая друг для друга блатные песни, поздравляли с «трудовыми» успехами. В чистом виде модель свободы, равенства и братства.
Может, не лезли бы мы по всему миру со своими идеями, не кормили и не вооружали бы всяких дикарей, так всеобщее счастье когда-нибудь на земле и наступило. Но мы почему-то стали рабами у рабов. Создали дефицит материальных благ, перекос между духовностью и брюховностью. Променяли такую страну на фальсифицированную колбасу. Да еще с радостью и улюлюканьем.
Помню, как ликовал после августовского путча дворник нашего номенклатурном дома Саша, по кличке Шнырь. Ему, вопреки всем нормам, выделили в этом доме пятикомнатную квартиру, а мне, вместо положенной четырёхкомнатной, дали трёх. Проигнорировали льготу за кандидатскую степень. Он в наглую построил во дворе два кирпичных гаража, в одном из которых разводил кроликов. Благодаря чему в перестройку у него одного из первых появилась иномарка. И вот едва сменилась власть – завопил: «Будем вас, коммуняк, в канализационные люки сбрасывать!». Но не пришлось.
Практически все жильцы вписались в новую жизнь. В отличие от Шныря, ставшего настоящим дворником, перед которым раньше приходилось шапку ломать за всякую мелкую услугу.
Даже бывший первый секретарь горкома партии Коля Луценко, что кажется совсем невероятным, возглавляет городской комитет правящей ныне партии. Но ему не зря дали кличку Постановщик. Когда в наш обком в перестройку назначили первым секретарём номенклатурного вырожденца, который внешностью и манерами напоминал Шарикова из культового фильма, Коля разыграл такой спектакль. Приезжал в обком пораньше, и когда Шариков поднимался по лестнице, выскакивал в майке-алкоголичке с зубной щёткой и пастой в руке: «Ой, извините, Иван Кузьмич, ночь просидел за докладом». Закономерно, что «круглосуточный труженик» стал первым секретарём, сперва коммунистического, а сегодня антикоммунистического горкома. Такие Постановщики нужны всегда.
Вечерами жильцы нашего «элитного» дома, где самая просторная квартира была у дворника, по советской традиции собирались у лавочки во дворе. Банкиры, предприниматели, руководители новых ведомств. Обязательно всплывала шутка: «И чего мы не знали ни дня, ни ночи, всё о благе народа радели. Давно надо было сделать переворот к новой жизни».
Подсознательно ломали свой советский менталитет, оправдывая новые порядки. В люки нас сбросить хотели? Фермерами стать вместо колхозников? Работайте теперь за копейки на латифундистов, у которых ни молока, ни комбикорма не украдёшь, не говоря уже о подаренном холодильнике или машине. И детей ваших никто бесплатно в ВУЗах учить не будет. И зубы не на что вставить. Ведь даже мои журналюги – типичные римские рабы. Живут в моих квартирах, работают под надсмотрщицей Катькой, получают бесплатный обед и радуются, что у их коллег в других изданиях нет и этого. Серёга скучает, и радуется, когда я приезжаю. Моника тоже гордится близостью к телу и, наверное, хвастается этим перед подружками. Но всё до поры. Содом у нас в крови, и он вернётся на просторы нашей необъятной родины. Хорошо бы без бессмысленного и беспощадного бунта.
Домашние его
С утречка попарились. Снова отдали должное ушице и «галагану». Володя с Петром порыбачили с берега, а я с ними посидел за компанию. Вечером отчаливаем, и через полчаса останавливаемся у высоких ворот родового гнезда моей супруги. Приколист Петро громыхает в ворота кулаком с криком: «Открывайте!».
– Кто? – раздается голос перманентно испуганного еще с советских времен браконьера Васьки.
– Служба безопасности.
– У нас безопасно.
– Давай открывай! –
