Нынче утром был сильный мороз, так что все окна были в узорах, теперь от солнца растаяли. Вчера утром был снег. Дрюша был очень доволен и просил заложить сани, хотя к трем часам он почти весь стаял. Заложили тележку и для мама оседлали Шарика, но оказался такой страшный ветер, что все остались дома.
Вечером я читала мама и Carrie вслух «Joan». Какая мастерица Броутон писать! Я всякий раз, как перечитываю какую-нибудь из ее книг, прихожу в восторг от ее слога, остроумия, легкости и особенно верности всего, ею написанного. Когда я ее читаю, мне всегда грустно делается, что я никого не люблю и меня никто не любит.
Но это еще будет, и я думаю, что будет или Юрий или Писарев, смотря по тому, кого я первого увижу. Уж это решит судьба. Но я ни за того, ни за другого не хотела бы выйти замуж, потому что многое есть и в том, и в другом, что мне не совсем по душе. Писарев слишком стар и слишком «fort».[42] Вдруг у меня были бы дети, как «le qarcon qui se porte bien».[43] А Юрий — слишком влюбчив, я была бы в вечных «transes».[44] И потом, мама с папа его не любят, но это потому, что они его не знают.
Боже мой, какой вздор я начинаю врать! Воображаю, как мне будет стыдно, если кто-нибудь это прочтет. Главное, эти двое, которые столько же собираются на мне жениться, как китайский император. Но папа правду говорит, что когда девушка видит молодого человека и наоборот, то всегда приходит в голову: «А может быть, это самая она или самый о_н и есть?»
Мне кажется, что Писарев ужасно самонадеян и будет деспотически обращаться со своей женой. Но cela ne mе deplait pas,[45] только бы любил.
15 сентября. Среда.
Только что отыграли в крокет. Я играла с Красной, а мама с Машей. Каждая партия выиграла по одному разу. Перед обедом катались в коляске на новых лошадях; они хотя некрасивы, но очень резвы и сильны.
Вчера получили от папа письмо, что он советует нам переезжать только 1-го октября20. Я в отчаянии, что не увижу выставки21.
Нынче я с мама очень была раздражительна, — такой несчастный у меня характер, — и главное, что из-за пустяков: мы говорили о Машиной пальто, и я стала мама упрекать в том, что у нее нет вкуса и что Маша всегда скверно одета.
Не все ли мне равно? И странно, что больше всего на свете меня раздражают платья и наряды, может быть оттого, что меня сердит, что я такой вздор могу принимать к сердцу.
Вчера вечером я сижу в зале, вдруг приходит Красная, лицо испуганное и — о, чудо! — почти бледное! и говорит, что в поле около Чепыжа что-то такое черное (а эти последние дни все об волках разговаривали) и что это черное похоже на волка, грызущего что-то такое. Я пошла за биноклем, своего не нашла, взяла огромный папа, и мне показалось то же самое.
Красная говорит:
— Oh, please, do let's take that bundle of filth and dirt (это — Иван лакей), Герася and Илюша with a gun and do let's go and see what that is.[46]
Вот мы и собрались: Илья с ружьем, Иван с кинжалом, Федька с ножом и я с зонтиком. Лунная ночь, жутко, но мы все-таки с храбростью отправились и вместо волка увидали только тень от яблони. Я пришла домой и стала искать свой бинокль, но его нигде не было.
Вот уже вторая вещь у меня пропадает: во-первых, мои коралловые серьги, которые мне подарила бабушка, и теперь мой хорошенький бинокль слоновой кости, который мне мама в прошлом году подарила к рождению. Когда-то я новый наживу.
Мама мне рассказывала, что ее отец, когда меня видел маленькой, удивлялся моему лбу и говорил, что он подобного никогда не видывал и что я или буду чем-нибудь замечательна, или сумасшедшая. До сих пор не заметно ни то, ни другое.
17 сентября. Около 10-ти часов вечера.
Только что пришла из людской, где справляют именины мама. Им купили гармонию и угощения, и они там пляшут. Меня их пляс привел в восторг. Арина скотница чудно пляшет: пройдет этак плавно, потом остановится, плечами поведет и живо повернется и опять пойдет плясать. Мне ужасно хотелось тоже пойти, но вышло бы неловко, и они бы это почувствовали. Как ни красивы вальс и мазурка, но это несравненно и лише, и красивее, и идет прямо от души, а главное, оригинальнее: всякий в своей пляске выказывает свой характер, и хорошо то, что этому учить нельзя, у всякого своя особенная манера.
Сейчас сижу в зале, а в гостиной мама с Ильей разговаривают. И такое зло опять меня разбирает! Когда это я успокоюсь и привыкну к тому, что не все так смотрят на вещи, как я? И что должно быть зло на свете!
И, главное, что я сама не могу удержаться от него, а в людях близких и которых любишь это так тяжело видеть!
Неужели мама не понимает, что для меня ясно, как день? Что злом зла не уничтожишь, что бить Илью, который втрое сильнее ее, за то, что он бил Лельку — только озлобить обоих. И по-моему, тут правее всех Илья же в том, что удержался и силой не остановил мама. Все это ужасно грустно! Боже мой, зачем люди сердятся? Так все хорошо без этого. Главное, то тяжело, что то, что так ясно понимаешь, так трудно внушить другим, но это — гордость думать, что я могу других учить, когда сама так гадка.
Нынче к мама пришла попадья поздравлять, а мы велели себе заложить катки и седлать Зеленую дамским седлом. На Зеленой ездили Carrie, Маша (даже скакала) и я. Мы очень наслаждались. Ужасно смешно Дрюша с Дуняшей спорят, я как-то слышала. Дуняша говорит на Дрюшу и Мишу: «Ах вы, рыженькие мальчики!» Дрюша с достоинством отвечает: «Мы блундины!» И потом следует сравнение наружности Дунечки и Дрюши.
23 сентября. Четверг. 10 часов вечера.
Приехали с охоты. Мы ездили: папа, Леля и я с борзыми, ездили далеко, за Ясенки, и затравили двух зайцев. Одного папа подозрил, и мы все трое приехали и видели, как он лежал. Ужасно весело! Я ни одного не подняла. Двух протравили. Я была в таком восторге от того, что меня взяли, что не могла рот стянуть на место, все он у меня до ушей расходился от удовольствия. Мы поехали в 12 часов и приехали в 8 вечера. Я совсем не чувствую себя разбитой.
Папа приехал в понедельник с Лелькой. Поливанов советовал его оставить в третьем классе, но папа предпочел его из гимназии взять и учить дома. Мама сначала была очень недовольна, но теперь, кажется, помирилась с этим. Мне очень было приятно папа увидать, и он такой милый и трогательный, покупает там в Москве стульчики и кареты. Я была ему рада тоже и потому, что он всегда мне напоминает, что хорошо и что дурно; т. е. не то, что напоминает, а при нем я ясно чувствую, о чем стоит думать и беспокоиться и о чем нет, что важно в жизни и что пустяки.
Не помню, чем этот разговор начался, но говорили что-то о смерти, и папа говорит, что мир — это как река: люди родятся, родят еще людей, умирают, и что это именно как теченье реки, а что по теченью идут узоры людей хороших, или пустых, дурных, добрых, злых, всяких. И вот наша задача тоже, чтобы оставить узор на этой реке такой, какого мы хотим.
