На рассвете просыпаюсь, хватаюсь за ногу – на месте. А я же надышался эфира, и, как обычно в таких случаях, организм начал здорово волноваться. Как мне потом рассказывали соседи по комнате, я даже немного побушевал. Вообще я матом не ругался, а тут говорят, и ругался, и словами нехорошими вспоминал кого-то. Руками махал, даже сестру вызывали. Но после завтрака я уже в более-менее нормальное состояние пришел. Ребята шутят: «Ну, все, с ногой остался!»
Потом появляется врач, тут уж я его хорошо разглядел – молодой симпатичный мужчина. Поговорили, потом он достает из кармана марлечку:
– Вот что я извлек!
Осколок небольшой, как фаланга пальца.
– Посмотри, что на нем!
Присмотрелся:
– Да вроде как вата!
– Конечно! А вата-то откуда?
– Так на мне же брюки ватные были!
– Вот это сочетание и дало инфекцию. Ну, ничего, теперь лечиться будем!
На второй день перевязка, и вот тут я почувствовал самое интересное. Сейчас в таких случаях чем-то польют, раз-раз, и повязочка быстро отлетает. А по тем временам как рванули, так сразу и забыл, где находишься. И на словах добавляют:
– Сейчас еще одну операцию будем делать. У тебя трубочка внутри, а мы ее должны немного выдергивать, на три сантиметра, и отрезать.
– Понял, – говорю. – И что, так будет каждая перевязка?
– Да, каждая…
– И на сколько настраиваться?
– Уж на пять наверняка! А может, и шестая понадобится.
Так что перевязки эти я на всю жизнь запомнил. Когда подходит срок, у меня уже организм колышется. И сна чего-то нет, и аппетита. Хотя и после операции аппетита не было три дня. В туалет после этой экзекуции не ходил неделю, это я точно запомнил.
Через неделю температура стала спадать и вышла на норму. И хирург мне говорит: «Ну, все. Я свою задачу выполнил, и теперь тобой будет заниматься лечащий врач». Я поблагодарил его, но вот как-то имени его не запомнил. Медицинскую сестру Аню Мячину запомнил, а его нет. Она тоже много приложила усилий. Рассказала мне потом: «Ох, и наделал ты шороху. Ночью они собирались, консилиум провели». А его данные у меня были записаны в записной книжке, но когда в последний раз горели, то пришлось ползти по кювету с водой, только голова торчала, и все документы попортились.
Еще что запомнилось. До середины июля немец постоянно Киев бомбил. И вначале ходячих выводили в подвал, а лежачие оставались. Ощущения, конечно, неприятные. Половина ушла, а мы, беспомощные, остались. Стрельба беспрерывно идет, прожектора освещают, а иногда в открытые окна слышался шум. Недалеко стоял небольшой домишко, крытый металлической крышей, и я слышал, как осколки от зенитных снарядов падают на нее и бьют по этой крыше. Когда я уже стал помаленьку ходить, пошел туда, посмотрел, а там этих осколков валяется, ой-ой-ой сколько…
Питание было нормальное, но как-то пожилая нянечка, которая у нас убирала, предложила: «У кого есть деньги, могу на базарчике что-нибудь купить!» Я тоже воспользовался этим предложением. Потом как-то она принесла редиски, а я ее до этого не то что не видел, даже не слышал про нее. Спрашиваю: «Что это такое?» Но так как ее расхвалили, мол, в ней много витаминов, стал ее постоянно заказывать. Запомнился и варенец, тоже новинка для меня.
В палате я оказался единственным танкистом, а были два пехотинца, артиллерист, политработник, кто-то еще, и иногда по вечерам начинали рассказывать, у кого как было на фронте. Каждый о своих особенностях.
Костыли на всю палату лишь одна пара, поэтому выходили по графику. Но чаще всех выходил капитан-политработник. У него была прострелена кость, и в ней образовался незаживающий свищ. Несколько раз ему счищали, а потом опять все по новой. Не затягивается рана, хоть тресни, и его, в конце концов, куда-то увезли. Но он очень активный был. Все время добывал газеты, с кем-то встречался, узнавал новости, что в мире творится, и нас просвещал. Запомнилось, как в один день он куда-то ушел, но быстро вернулся. Открывает дверь и с порога: «Ура, ребята! Союзники открыли второй фронт!» Мы правда «Ура!» кричать не стали, но все, конечно, воодушевились, настроение приподнятое. В общем, в киевском госпитале я много чего насмотрелся и наслушался, но почти все уже забылось. Лишь один случай вспомню.
Как-то раз к нам в палату положили одного. Казах, но по-русски чисто говорил, и чувствуется, что грамотный человек. Но он был в тяжелом состоянии и желания общаться не проявлял. Старшие начальники бегают вокруг него, суетятся, на перевязки возили, в общем, по всему видно, что не простой старший лейтенант.
А на вторые или на третьи сутки ночью я проснулся и слышу – кап-кап-кап, что-то капает. Приподнялся, а еще темновато было, посмотрел, может, у кого там стакан или графин упал. Вроде ничего нигде. Прилег снова, но слышу, капли капают нечасто, но регулярно. А он лежал почти напротив меня, я посмотрел, а под его кроватью пятно… Сразу позвал сестру: «Посмотрите, что-то с ним не в порядке!» Она подскочила, посмотрела на него, под кровать, и ничего не говоря, пулей выбежала.
Прибегает врач, посмотрели, а он уже готов. Но пока все спят, и врачи мне показывают – никому, ничего! Тут же на каталке его увезли. Нянечка кругом марафет навела, постель свернули, тут, конечно, как-то не по себе.
Когда сестра утром появляется, ей вопрос: «Что с ним?» – «Умер.», но никаких подробностей не знает. Дальше проясняется. Оказывается, этот старший лейтенант был 1-м секретарем ЦК ВЛКСМ Казахстана и занимал должность помощника члена военного совета фронта по комсомолу. До нас этот парень лежал в другой палате. У него в гипсе была нога и полтуловища, но, видно, в ране живность появилась и начала его беспокоить. Он спать не может, и ему сделали несколько окошечек, чтобы он мог почесать под гипсом. И то ли он расчесал, то ли что, но появилось кровотечение, и вот чем дело кончилось…
А через двое суток к нам в палату заходит женщина, оказывается, его жена. Причем с подарками. Положила их на стол и спрашивает: «Кто из вас видел его живым?» Ребята рассказали ей, о чем с ним разговаривали, а я о том, как обнаружил его ночью. Она рассказала, что 1-й секретарь республики выделил самолет, и она забирает его тело на родину.
А в середине июня прошел слух, что госпиталь перебазируется поближе к фронту. А кому еще долго лечиться, того отправят дальше в тыл. И уже в июле меня посадили в санитарный поезд и отправили в Баку. По дороге случился такой эпизод.
На остановке в Ростове все, конечно, вышли на платформу. И вдруг мимо меня проходит подполковник Томпофольский[4] – начальник учебного отдела нашего училища. С виду еврей, худощавый такой. Очень знающий свое дело офицер. Он у нас не преподавал, но наш взвод по учебе несколько выделялся, ходил в передовых, поэтому нас иногда привлекали к показательным занятиям. В том числе несколько таких занятий провел с нами и он. И я решился к нему обратиться. Представился, что выпускник сентября 43-го. Немного поговорили и расстались. Казалось бы, ничего не значащая встреча, эпизод, но вот от таких моментов как-то теплее на душе становится. Училище сразу вспомнилось, ребята.
