Следующая была деревня Михайловка, там сосредоточилась вся бригада за деревьями в лощине. В Михайловке мы пробыли недолго, до обеда. Говорят, кухня пришла, собирайтесь обедать. Я посмотрел в свой котелок, а он разворочен весь и на дне осколок лежит. Ребята говорят: «Да ты в сорочке родился! В котелке осколок, а сам цел остался». А с кем есть? Ребята из моего отделения Марков и Серов говорят: «Давай, командир, пообедаем». Сели мы треугольником, в один котелок положили нам первое. Начали обедать — опять минометный обстрел. Первая мина упала метрах в 50 от нас, вторая мина еще поближе, а третья как раз нам досталась. Я со страха, конечно, упал, а ребятам обоим осколком мины распороло животы. У Серова кишечник поразило, Маркову тоже в живот осколок попал, но до кишечника не дошло, только распороло кожу. Человек десять наших здесь убило или покалечило, раздатчика убило прямо на котле. Немцы с горы нас, видать, по кухне засекли.
Раненых собрали, отправили в медсанбат к Днепру. Убитых похоронили, в том числе и нас привлекли к этому. Вечером нам приказали окопаться на горе, недалеко от этой деревни: «Вот ваше место, окапывайтесь, а завтра утром видно будет — на танках в атаку или что». Копаем с моим товарищем Колесниковым окоп, ночь уже, нам кричат: «Кухня пришла! Получайте ужин». Он говорит: «Василий, давай докапывай, я схожу». Окоп выкопали по грудь, а приказано было в полный рост. Гора крутая, он с нее сполз, я продолжаю докапывать. Вдруг разрывы в лощине, там, где кухня. Опять немец нащупал! Один из снарядов или мина попала в боеукладку танковых снарядов, танки должны были их получить. Танки в этих же лощинах расположились, а боеприпасы пока сложили в штабеля. Начались взрывы, гора ходуном ходит, камни, земля летит. Около кухни снова раненые, на меня камни летят. Вниз спускаться нет смысла, я на дно окопа лег, голову шинелью и руками закрыл. Продолжались взрывы минут 20–30.
Когда взрывы затихли, я спустился вниз, а у кухни опять раненых собирают, в их числе и мой товарищ Колесников. Что такое?! Подхожу, его уже грузят, я помогать начал, а он говорит: «Василий, я отвоевался». Он ранен оказался в ногу, плечо и голову, впоследствии ногу отняли. Я когда домой первый раз в отпуск приехал, видел его в Лебяжьем на костылях. Тогда протезов еще не было, просто деревяшка была.
На второй или третий день наше отделение послали в инженерную разведку: узнать, смогут ли танки пройти по лощине, выйти из нее, нет ли минных полей. Видимо, кто-то допустил ошибку, когда нашу танковую армию бросили на этот плацдарм — там танкам развернуться негде было, сплошные горы и лощины. Но раз танки переправились, они должны действовать. Пошли человека 4 или 5, мое отделение. Дело было к вечеру, но еще светло. А немцы в горах обосновались прочно и, заметив нас, давай опять обстреливать, в вилку нас взяли. Там мина, там мина разорвалась — куда деваться? Бежать уже поздно, договорились — в воронку! Я давай в воронку. Этому и в пехотном училище учили, что по законам баллистики в одно и то же место снаряд не попадает, обязательно где-то по соседству упадет. Я в воронку залез, да весь не поместился — воронка невелика оказалась. Все ближе и ближе разрывы, и следующая мина рядом разорвалась, меня выбросило воздушной волной.
Сколько я пролетел, я не знаю, но мне показалось, что метров 10–15. Ударило сильно, и волной здорово раздело: сорвало винтовку, противогаз, только шинель осталась. Стукнуло головой об землю, а я, как шальной, вскочил и побежал по лощине. Увидел, танк стоит — под танк залез. Танкисты, видимо, услыхали через аварийный люк, что кто-то там под танком возится, и затащили меня в танк. Говорят, что человек вроде целый, но какой-то чумной. Конечно, чумной будешь — я недели две не слышал ничего.
— Ничего не разведали, получается?
— Половину пути разведали. Контузию самую настоящую получил, недели две в боевых действиях не участвовал. В медсанбат не пошел, со мной ничего не случилось. Может, в медсанбат и отправляли, я не помню сейчас. Ходить — ходил, есть — ел, а ничего не соображал.
Ночью дали команду собраться, занять места на танках, и отправились мы на Лютежский плацдарм. Танки на Букринском плацдарме вообще в атаку не ходили; вовремя поступил приказ — танковой армии ночью только с бортовыми сигналами и задним светом переправиться снова по понтонной переправе на левый берег. Сейчас я не помню, как переправлялись и около какого места, но дошли рокадными путями за одну ночь; взяли курс на Киев. Армия вышла на оперативный простор в украинских степях. Наша бригада участвовала во взятии Дарницы. Здесь я уже начал приходить в себя, и произошел интересный случай.
Немцы начали отступать из Киева; дело было 6 ноября 1943 года. Бригада взяла дальше курс на Фастов. К этому времени мы получили трофейный немецкий вездеход на гусеничном ходу, так как у нас было очень много саперного имущества. На этой машине мы ехали вслед за танками. С машиной что-то случилось, и водитель загнал ее в лес на поляну. Только заехали — смотрим, опушкой леса идут два немецких танка Т-4. Они обстреляли нашу машину, пошли дальше, им некогда было нами заниматься во время отступления. Следом за ними идет обоз, немецкие битюги здоровые, подвод 20. После упомянутого мной погибшего старшего лейтенанта инженером бригады был капитан Григорьев, ленинградец, хороший мужик. Он скомандовал открыть огонь по обозу. Мы постреляли, обоз начал по полю расползаться. Нас было человек 15 во взводе, может, побольше, и мы за капитаном пошли со штыками наперевес в атаку. С нескольких подвод по нам постреляли, одного из нас, кажется, ранили. Бежим, смотрим, обозники поднимают руки. Обозники, хоть и были в немецкой форме, оказались русскими парнями из Белгородской области.
Капитан Григорьев приказал расстрелять одного, чтобы страху, что ли, нагнать на них. Командир отделения Максимов расстрелял, остальные стали поднимать руки. Подхожу к одному — стоит, дрожит, на вид, как и мне, лет 18–19. Капитан Григорьев подбегает:
— Расстрелять, и вперед!
— Не стреляйте, я русский, не немец. Я сдаюсь, вы не имеете права стрелять в меня. Я вам пригожусь и помогу.
Я не стал стрелять. Потом у меня неприятность была большая от капитана:
— Почему не выполнили приказ? Вас можно под трибунал отдать!
Я говорю:
— Товарищ капитан, нам еще в училище говорили, что пленный расстреливается в том случае, если он оказывает сопротивление. Если сопротивления не оказано, тем более он бросил оружие, мы стрелять не имеем права.
— Да, это правильно. Я погорячился.
Представьте, этот человек нам действительно пригодился. Он показал, где что лежит: сахар, масло, шоколад, немецкий шнапс. Потом, когда капитан подвыпил, говорит:
