Мне рассказывали, что в пустыне офицеры, бывшие студенты Политехнической школы, безуспешно пытались разгадать секрет Сент-Экзюпери с помощью интегралов и теории вероятности. У историка Люсьена Февра я собственными глазами видел, как преподобный отец Тери, ученый, специалист по Карлу Великому и его времени, умолял Сент-Экзюпери дать ему ключ к разгадке хотя бы одного из его фокусов.
Эти забавы не были столь легкомысленными, какими казались поначалу. Они представляли собой прекрасный психологический тест, позволяя различать два типа людей: с одной стороны, педантов, рационалистов с неверными рассуждениями; а с другой – тех, кто соглашается с фактом, что понимает не все, но доверяется чуду, а изумление не считает проявлением тупости.
Я знаю секрет одного из его фокусов, самого простого, для этого нужна лишь тренировка. Я мог бы его раскрыть. Но мало кто способен его повторить. Это психологический фокус, он основан на том, что человек выбирает карту в соответствии со своими ассоциациями и в зависимости от того, игрок он или нет.
Мой номер был более торжественным, но далеко не столь оригинальным. Я пытался без запинки продекламировать один из лучших пассажей Боссюэ: «Приобщаясь к принципам их морали, следует знать, какое суровое осуждение ждет ум, выставляющий себя напоказ, дабы отбросив все иные сопутствующие беды, найти забвение или забаву с целью усмирить терзания той безжалостной скуки, что составляет основу человеческой жизни с тех пор, как человек утратил интерес к Богу».
Однако, следует признаться, больше времени мы уделяли карточным фокусам, чем Боссюэ.
Возвращаясь из Флёрвиля, мы проезжали Турню. Сент-Экзюпери решил навестить друзей, живших в нескольких сотнях километров. Он не соглашался отпустить меня. Или, вернее, об этом и речи не шло. Я даже не стал ссылаться на светские приличия, стеснение – и для них, и для меня – из-за моего неожиданного появления у незнакомых людей. Столь мелочные расчеты, основанные на простодушной учтивости, по мнению Сент-Экзюпери, не соответствовали дружбе. Он приберегал их для одной из тех важных персон, о которой сказал так: «Я старался приноровиться к нему. Я говорил с ним о бридже, о гольфе, о политике и галстуках». И посему Сент-Экзюпери сел за руль видавшего виды «Бугатти», очень похожего на тех стариков, у которых в отличном состоянии сохранился только разум.
Поздно ночью мы постучали в дверь старинного жилища. Сначала я увидел сонных людей. Надо ли мне извиниться, как подобает в таких случаях? Какое там! Сент-Экзюпери улыбнулся, и хозяева сразу же расположились к нему; свет его улыбки будто озарил пространство. Он мог совершенно неожиданно завязывать отношения с людьми. Ибо обладал способностью не только завораживать детей, но и убеждать взрослых в том, что они на самом деле сродни сказочным персонажам.
Сент-Экзюпери так и не расстался с детством. Взрослые узнают себе подобных лишь по крупицам и обрывкам, плохо сочетающимся, смутно различимым в тусклом свете. Зато ребенок видит других при ярком освещении. И все они так же несомненны для него, как людоед или Спящая красавица. Для ребенка все правда. Сент-Экзюпери обладал искусством возвращать людям эту правду. Благодаря ему каждый в ту ночь мог почувствовать себя мальчиком с пальчик.
Не знаю, какое тайное заклинание он прошептал. Наверняка что-то вроде коротенькой молитвы, которой, как он уверял, один из его друзей, весьма лихой водитель, направлял судьбу на крутых поворотах. А для меня все было как во времена моего детства, когда мне подарили волшебный фонарь и я проецировал на простыню, натянутую на стене, историю жизни Женевьевы Брабантской.[26]
В ту ночь наш разговор не касался жалких сиюминутных обстоятельств. Началась мобилизация. У дверей ферм то и дело появлялись солдаты. И я уже не помню, кто заявил: «Меня занимают серьезные вещи, а не пустяки… Оставьте меня в покое с этой войной…» Сент-Экзюпери, как волшебник, придал этой фразе изящество и шарм. Никто не воспринял эту шутку буквально. Но благодаря ей на какой-то миг была отодвинута непереносимая абсурдность мира и войны.
Не помню, чтобы за десять лет мы говорили о литературе дольше нескольких минут. К тому же обычно это был случайный, короткий разговор.
В одном из тех журналов, где литература, наука и философия сводятся к броским рекламным фразам, я как-то прочитал: «Сент-Экзюпери терпеть не мог Вольтера и Руссо, ему нравился Паскаль». Самое странное то, что эта глупость, неверно отражающая пристрастия моего друга, имеет под собой некую реальную основу. Вполне возможно, что Сент-Экзюпери заявил однажды, что Руссо не был безупречным социологом. Не знаю, часто ли он обращался к Вольтеру. Но полагаю, что он не мог не любить поборника справедливости, как не мог восхищаться и каким-нибудь пассажем, где Вольтер, отрицая свойства души, уже придерживался концепции абстрактного человека.
Что же касается Паскаля, то тут я не ограничусь размытыми догадками и предположениями. Мы оба поклонялись Паскалю. Однажды мы признались в этом друг другу. Нам нравился юмор «Писем к провинциалу», вечное молчание бесконечных просторов, его презрение к преходящим величинам и его внутреннее горение. Надо, правда, сказать, что наше поклонение можно было отчасти считать поклонением художников. Нам казалось, что никто из французских писателей не использовал слова с такой мощью. Каждое слово – это капля крови. Мы выглядели смешными? Не совсем. Когда культура еще не служила пропаганде, а просто без потаенных мыслей распространяла свое влияние на общество, «эрудит» восхищался Боссюэ и Паскалем, даже, вероятно, оставаясь равнодушным к достоинствам религии откровения.
Восхищение? Нередко это слово лишено смысла. Это подтверждает Лабрюйер:[27] истинный читатель не восхищается, он одобряет. Сент-Экзюпери одобрял. Он проигрывал для себя вариации на темы Паскаля. После этого любая литература казалась ему неинтересной. Его могло увлечь лишь чтение какого-нибудь детективного романа, безобидное развлечение, почти математическое, похожее на шахматную игру. Те, кто научился читать, то есть читать между строк, те, кто, читая, извлекает образы из собственной души, вряд ли еще нуждаются в чтении. О книгах они могут судить, просто подержав их в руках. А нередко они и от этого отказываются. Они сочиняют собственные истории, свою поэзию.
Сент-Экзюпери «прочитал все». Умом, сердцем, глазами, руками. Однако я ничего не скажу о его суждениях относительно современных писателей. Я не стану превращать в собрание изречений замечания, брошенные в ходе беседы.
