– И я, – вспоминал батюшка, – смотрел на него, как на постороннее, как на обычного мертвеца.
Присутствовавшие в келлии говорили: «Отмаялся старец… кончился». Чистая же душа батюшки в это время, хранимая особым Промыслом Божиим, не видела ужасных бесов, а видела лишь Ангелов Божиих. Батюшка не говорил ничего. Говорил только, что душа от единого движения воли и мысли тотчас переносилась в то место, куда желала, и что свободы движений ее не стесняли никакие материальные предметы на земле (например, стены дома) – они казались какими-то прозрачными или несуществующими, хотя и сохраняли свой вид и очертания.
Не сообщил также батюшка и того, где именно витала душа его в эти минуты… Но заканчивал он свой рассказ так:
– При виде мертвого, бездыханного тела жаль стало моей душе своего тела… Я стал обнимать его, чтобы согреть и воскресить; стал дуть в уста тела, и слышу: в устах моих шум, как бы ветерок… – и я опять стал одним человеком – в теле, и опять уже болел по-старому, как прежде…
Господь же в милости Своей шел навстречу жаждущей его душе и Сам утешал ее неизреченными утешениями в молитве, видениях и созерцаниях. Эти видения тоже соответствовали желанию батюшки приготовить себя к достойному переходу в вечность. Так, однажды батюшка видит, что его несут по пространству какой-то прекрасной равнины к полдню, на солнечную сторону. Тепло ему чувствовалось и хорошо… Приблизились к высокой горе. На горе стояла какая-то поразительно красивая постройка, как бы из разноцветных стекол или прозрачного хрусталя, и вся блестит и переливает на солнце разными цветами радуги, а воздух чем ближе к горе, тем приятнее; чувствовалось даже что-то питающее в этом воздухе, какое-то неземное насыщение от него. Вот и самый город. В нем все здания тоже светятся, горят, переливаются цветами и прозрачны как хрусталь, и все чудной красоты. Кругом же – множество дивных цветов, видимо-невидимо, и множество пальмовидных деревьев, всевозможных сортов и красоты, и конца им не видно… Тут батюшка шел уже сам, а навстречу ему выходили хоры певчих, их целые миллионы, и пели все так сладко, так упоительно; и все они были как бы одних лет – так, лет около тридцати трех, не более, – и все очень чистые, светлые. У батюшки в руках был кошелек с серебряными деньгами, и он хотел было отблагодарить ими певчих, но ему сказали:
– В нашей обители не принято это делать…
Затем кто-то батюшке сказал, что скоро придет епископ и определит келлию для помещения батюшки. Действительно, пришел и епископ и указал батюшке две прекрасных келлии: «Это для тебя, – говорит, – приготовлены». В то же время стали собираться схимники-старцы. Первый из них, среднего роста, с клинообразной седой бородой, спрашивает батюшку:
– Что ти есть имя, брате?
– Иеросхимонах Гавриил грешный…
– Христос посреди нас! Спасайся и молись! Схимник очень молодой!
Батюшка ответил:
– Архиепископ разрешил постричь – меня и постригли в схиму.
– Да, – говорит схимник, – архиерей любит тебя.
Этого старца батюшка видел очень ясно, как днем. Потом стали подходить другие схимники, но уже менее ясные, а последние были как тени. После всех подошел эконом и сказал батюшке:
– Вот видишь, какие у тебя будут келлии. Но пока придется тебе подождать. Ты будешь помещаться в других келлиях. Ты принят – живи! Тебе здесь хорошо будет. Пиши всем, кому знаешь. Пиши все, что видел здесь.
На этом видение кончалось.
Впечатление от описанного видения было, видимо, очень сильное; по крайней мере, батюшка сам говорил, что он стал потом часто задумываться о горней обители райской, о красоте ее, и загоралось сердце его желанием быть там. Может быть, именно в ответ на это желание Господь сподобил батюшку нового видения, в котором заключалось и объяснение: почему ему надо еще жить в теле, на земле. Видение это батюшка описывал так:
– Вижу я нашу Седмиезерную пустынь, что она со всех сторон и на всем пространстве, насколько я мог видеть в ширину и высоту, по сему воздуху, начиная от земли, окружена рядами умерших. Мне казалось, что покойники стояли, наклонив ко мне головы, – как бы чего-то прося у меня. Выше их, тоже рядами, стояли праведники, и прямо скажу: все воздушное пространство переполнено ими. Тут – преподобные и монашествующие, повыше – мученики и мученицы, тоже рядами; и еще выше – священноиноки, святители, апостолы, пророки… На самой же высоте – огненное, ласкающее пламя, и взоры всех обращены к нему. Из святых кто-то спросил: «А что? Нужно ли нам взять к себе иеросхимонаха Гавриила?» Вот послышался голос из рядов святительских, и именно – святителя Тихона Задонского, голос которого я слышал ясно и видел его самого: «Нет, рано еще! Он обещал молиться об умерших, пусть помолится!» А мне жалко было расставаться с великим множеством святых, но я чувствовал себя и недостойным этого… Многих из представившихся мне покойников я узнал: тут были давно умершие родные мои, о которых я давно уже и забыл. После этого видения я сию же минуту записал все их имена и стал помнить и молиться по силе моей, сколько мог.
Видение мытарств. Из рассказа монахини Сергии
Монахиня Сергия (в миру Татьяна Ивановна Клименко) в последние годы проживала в Пюхтицком Успенском монастыре в Эстонии. В молодости (в 1924 году, еще до монашеского пострига, бывшего в 1925 году), во время тяжелой болезни (воспаления легких), по молитвам ее духовного отца, Стефана (Игнатенко; †1973), иеромонаха Успенского монастыря на горе Бештау, ей было дано видение – прохождение мытарств, которое впоследствии она подробно записала. Ниже мы помещаем небольшой отрывок из ее рассказа[38].
– В течение недели болезни я сознание не теряла. В ту памятную ночь я вполне ориентировалась в окружающей обстановке, не спала и видела отчетливо всю комнату, спящую родственницу на соседней постели и зажженную свечу. Я силилась читать про себя Иисусову молитву. Сначала все шло как обычно, но потом я стала ощущать злую силу, сопротивляющуюся молитве Иисусовой и стремящуюся отвлечь меня от нее: то плыли передо мной пейзажи дивной красоты, то звуки симфонического оркестра врывались в мое сознание. Один момент – я залюбуюсь, заслушаюсь, оставив слова молитвы, и… злая сила потрясает меня до основания. В такой борьбе, томясь от жара, но в полном сознании, я вдруг вижу перед собой отца Стефана с крестом на груди. Отдавая себе отчет в невозможности его появления, я начала читать «Да воскреснет Бог…», памятуя совет отцов. Отец Стефан дожидается окончания молитвы, говорит с улыбкой «Аминь» и… берет меня. Иным словом я не могу выразить – в мгновение ока душу взял из меня. Мы очутились с ним словно в недрах земли и шли по высоким обширным пещерам, расположенным, как я чувствовала, где-то в глубине недр. Я была в монашеском, скорее – в послушническом одеянии, а отец Стефан – в своей обычной черной рясе. Он шел впереди, а я следом за ним. Путь наш шел по берегу ручья с черной, быстро текущей водой. Его русло пересекало пещеру, и мы направились к истоку его.
