Борис Ельцин «Записки президента»
Глобальный план перестройки уперся в его [Горбачева] неспособность проводить практические реформы. То есть ломать и строить заново. Его ставка на идеологов либерального плана не оправдала себя. «Дубинушка» вопреки ожиданиям сама, как поется в русской песне, не пошла, система не желала изменяться просто так, за здорово живешь… Он настолько боялся болезненной ломки, резкого поворота, был человеком настолько укорененным в нашей советской системе, пронизанным ею до мозга костей, что поначалу сами понятия «рынок», «частная собственность» приводили его в ужас.
Михаил Ненашев «Последнее правительство СССР: личности, свидетельства, диалоги»
[Из разговора с Вадимом Бакатиным]. Если попытаться охарактеризовать то чувство, которое владело нашими лидерами весной 1990 года, другого слова, как трусость, я не могу подобрать. И Горбачев, и Рыжков боялись перехода к рыночным отношениям, боялись от незнания, от непонимания того, что неизбежно, а задержка, топтание на месте опасны, ибо усиливают процессы дестабилизации экономики.
Владимир Соловьев, Елена Клепикова «Борис Ельцин. Политические метаморфозы»
Борьба между Кремлем и Белым домом вылилась в «войну указов»: одни издавал Горбачев, а другие – Ельцин. Нейтрализуя друг друга, эти указы потеряли обязательную силу.
Егор Гайдар «Гибель империи»
К концу 1990-х – началу 1991 г. противоречие между невозможностью сохранить империю, не применяя силу, и беспочвенностью надежд на финансовую помощь Запада при попытках удержать империю силой проявляется в полной мере. Именно это объясняет неожиданные и резкие политические повороты советского руководства.
Владимир Соловьев, Елена Клепикова «Борис Ельцин. Политические метаморфозы»
Человек-компромисс, Горбачев пытался устроить всех – на том и погорел… Необходимо как-то определиться, решительно заявить о своих намерениях, а он юлит, заигрывая со всеми <…> пугая друг другом: либералов консерваторами, а консерваторов либералами.
Борис Ельцин «Записки президента»
Самой природой созданный для дипломатии, компромиссов, мягкой и сложной кадровой игры, для хитроумного «восточного» типа властвования, Горбачев рыл себе яму, окружая себя «типичными представителями» нашей советской государственной машины. Предоставляя им огромные властные полномочия, Горбачев подталкивал свою команду к резкой смене курса, в то время как собственная политическая судьба вела Михаила Сергеевича к диалогу с левыми силами, к политическому компромиссу с демократами. Падение в пропасть было неизбежно.
Анатолий Черняев «1991 год. Дневник помощника президента СССР»
Из разговора с Георгием Шахназаровым о материалах, подготовленных для президента. Такой серости, говорит, президенту еще не подкидывали. И знаешь, мол, беда в том, что М. С. перестал чувствовать серость… Видимо, совсем растерялся.
Как бы мы ни старались, никак нам не уйти от разговора о первом и единственном президенте СССР, потому что все случившееся в СССР и с СССР – это зона его прямой ответственности в силу занимаемой должности. Но развернем немного ракурс. Александр Владимирович, я знаю (вы об этом и раньше говорили в различных публичных ситуациях), что, по вашему представлению, вся эта история с ГКЧП в августе 1991 года не была для Горбачева неожиданностью в силу целого ряда обстоятельств. Есть свидетельство, скажем Анатолия Лукьянова[19], о том, что еще в конце зимы – начале весны, точнее – в марте 1991 года, Михаил Сергеевич давал указания своему окружению готовить вопрос о введении чрезвычайного положения в стране. Есть и другие свидетельства того же рода. Что вам известно об этом конкретно и как следует относиться к подобным свидетельствам, учитывая, что сам герой и виновник торжества эти подозрения всегда категорически отрицал еще на стадии мягких намеков?
В сентябре 1991-го, когда уже все это закончилось, мне стало известно, что Государственный комитет по чрезвычайному положению формировался еще в марте, весной. Для меня лично это был шок. Получается, президент СССР просто подставил своих товарищей. Обсуждалось это дело в марте, готовился закон о введении чрезвычайного положения. Потом происходят все эти события, появляется Государственный комитет по чрезвычайному положению, а Горбачев их просто подставляет, вот и все. Ну это, знаете, похоже на давнюю историю, когда Керенский точно так же подставил свое правительство…
Корниловский мятеж 1917 года[20] вы имеете в виду?
Да, подставил Корнилова. По сути дела, никакого мятежа не было, но Керенский сделал так, что был. И в итоге… Помните, чем это все закончилось? То же самое и здесь. Я же вам говорю, когда ситуация достигла состояния полной неопределенности (чуть ли ни каждый час шла информация, что вот-вот будет штурм), я пришел к Борису Николаевичу и говорю: «Борис Николаевич, я понимаю, что можно в убежище, так сказать, отсидеться или уехать в Американское посольство. Но с людьми-то, которые стоят на улице, что будет? Поэтому разрешите, я слетаю за Горбачевым». Это был разговор ночью, где-то в 23 часа.
Во вторую ночь – с 20-го на 21-е августа?
Да-да. Я говорю: «Разрешите, я слетаю в Форос и привезу Горбачева». – «Как ты себе это представляешь? Он же арестован, да и самолета у нас нет, тебя по дороге в аэропорт арестуют». Я говорю: «Я никак себе это не представляю. Я не знаю, что там происходит». – «А на чем ты туда полетишь?» Я говорю: «Ну в аэропортах-то есть самолеты. Возьмем самолет». – «Как это «возьмем»?» Я говорю: «Борис Николаевич, это детали. У меня есть 20 офицеров внутренних войск, и этого достаточно, чтобы одолжить самолет и слетать куда надо».
Мы одолжили самолет Янаева[21], который стоял во Внуково. Кстати, когда я ехал туда, а ехал я на своем служебном «ЗИЛе», за мной шел автобус с офицерами, передвигались мы мимо колонн военнослужащих, танков, и нас никто не остановил. Накануне перед этим я ездил в Кремль. Тоже никто не остановил, спокойно встретился в Кремле с Председателем Верховного Совета СССР Лукьяновым. Спросил у него, что происходит, получил ответ: «Я сам не понимаю, что происходит».
Так вот, мы приехали в аэропорт, стоит заправленный самолет Янаева. Янаев вроде бы тоже собирался лететь в Форос к Горбачеву. Я говорю: «Янаев может и на поезде поехать, а мы полетели». Забрали этот самолет и полетели. На подлете комендатура аэропорта делала все возможное и невозможное, чтобы не дать нам осуществить посадку. Но мы все-таки сели. Подъехал комендант аэродрома, представился. Я говорю: «Слушай, мне нужен автобус и хотя бы “газик”». Он говорит: «Сейчас будут». Офицеры сели в автобус, я – в «газик», и поехали в Форос. Нас опять никто не останавливает, хотя я вижу, что вдоль дороги полное, так сказать, обеспечение безопасности президента СССР.
