Описание одного дня в елизаветинской школе может привести в ужас как современного ученика, так и современного учителя. Возьмем за основу день ученика третьего класса. Это этап завершения первой стадии обучения под руководством младшего учителя (usher), после чего переходили собственно к учителю (schoolmaster). С этого времени, постигнув основы латинской грамматики и приобретя словарный запас, ученик уже не имел права говорить в школе на каком-нибудь языке, кроме латыни. Провинившихся наказывали, как это было принято — телесно.
Естественно, страдало знание родного языка. Порой в университете приходилось наверстывать это упущение, что создавало странный контраст: оксфордский или кембриджский магистр говорил на чистейшей Цицероновой латыни, но, переходя на английский, обнаруживал грубый диалект местности, в которой был рожден. Слишком заманчивая комедийная ситуация, чтобы Шекспир прошел мимо нее. В «Виндзорских насмешницах» появится сэр Хью Эванс, пастор, уроженец Уэльса — так он отрекомендован в списке персонажей. Сэр, пастор, выпускник Оксфорда — и обладатель режущего слух валлийского акцента, который, нужно полагать, преувеличенно отыгрывал актер-комик, провоцируя бурное веселье лондонского зрителя. А Шекспиру и придумывать ничего было не нужно, поскольку уже по фамилии его учителя видно, что Дженкинс — валлиец. Месть за школьные обиды? Если и так, то — добродушная, хотя школьные воспоминания в шекспировских пьесах никогда не отдают сентиментальной ностальгией.
Учение в елизаветинской школе — тяжкий труд. Для всех день начинался в шесть утра — молитвой на коленях, затем продолжался вопросами по заданиям предыдущего дня, проверкой присутствующих: насколько чисто вымыты у них лицо и руки.
В семь все классы повторяют то, что было заучено на память, под наблюдением своего рода старосты. В восемь ученики получают латинскую «сентенцию» для перевода, варьирующуюся от класса к классу по степени сложности. Старшеклассники кроме перевода должны изложить ее латинскими стихами.
Около девяти часов старосты читают по памяти урок тем, кто находится на одну ступень младше. Затем это делает учитель. Вплоть до обеда в 11 часов ученики переводят (младшие — прозой, старшие — прозой и стихами). Учителя читают латинских авторов, в третьем классе основа — Теренций и письма Цицерона, который как главный образец стиля будет сопровождать ученика во все годы. Поэтические образцы в четвертом-пятом классах — Овидий (разумеется, не «Наука любви», а «Метаморфозы»), затем — Вергилий. Чтение, перевод, обсуждение, повторение, заучивание продолжаются вплоть до семи часов вечера.
Названными авторами круг латинского чтения не ограничивался. В школьных сборниках текстов присутствовали многие другие — в отрывках, цитатах, сентенциях. Именно Эразм Роттердамский перенес акцент в школьном обучении с зазубривания правил на заучивание примеров, на которых предлагалось постигать красоты стиля, цветы красноречия, приемы риторики, поэтические тропы и грамматические правила. Можно сказать, что столпами школьной латыни были две книги: «О двойном изобилии слов и вещей» (De duplici copia verborum et rerum) Эразма и грамматика Уильяма Лили. Сборник Эразма (выдержавший на протяжении XVI столетия во всей Европе более восьмидесяти изданий) открывался рассуждением о богатом стиле, переходил к рассмотрению основных тропов и главное — к иллюстрациям примерами. Лили вслед Эразму систематизировал латинскую грамматику.
Поскольку в процессе обучения шли теперь не от правил к тексту, а от текста к его запоминанию и разнообразному комментированию, то изменялась и повышалась роль учителя, а успех преподавания во многом зависел от его таланта и личности. От него зависело, в какой мере удастся привести в действие основной педагогический механизм, известный как подражание (imitatio). Главный объект подражания — изучаемый автор, а учитель — организатор процесса. Стадии его таковы: вначале следует изучить некоторое правило; затем обнаружить примеры (фразы, тропы, риторические приемы), соответствующие ему в тексте; после чего — воссоздать нечто аналогичное этим примерам и, наконец, уже без всяких примеров создать нечто собственное, демонстрирующее применение правила.
Как видим, гуманистическая школа активно включала творческий момент. Объем памяти оставался огромным, но создавался он (в идеале) не столько за счет зубрежки, сколько в процессе подражания и воспроизведения. Изучаемому автору подражали вслед учителю, которого заменял староста или старший ученик, поскольку были убеждены в том, что лучший способ научиться чему-нибудь — учить самому. Подражая и воспроизводя, постигали законы ораторского искусства, включались в разыгрывание драматических диалогов. Следует ли после этого удивляться тому, что ученики лондонских школ на протяжении всего правления Елизаветы составляли серьезную конкуренцию профессиональным актерам?
Театрализация сопутствовала обучению, она предполагалась самим принципом подражания. Театральной сценкой могло обернуться все что угодно вплоть до обычного и регулярного телесного наказания перед классом. Об этом свидетельствует школьный анекдот той поры. Вознеся над оголенными ягодицами провинившегося школьника розгу, учитель провозгласил: «Так начнем обряд бракосочетания между ягодицами, принадлежащими такому-то приходу, и розгой нашего прихода». На что один из присутствующих возразил: «Однако согласие сторон не было достигнуто». Остроумный ответ на сей раз отменил экзекуцию.
Кроме театральности и остроумия, в этом анекдоте есть и суровая школьная правда: золотая Цицеронова латынь и в гуманистической школе не постигалась без розги. Но помнилась крепко.
Против этой системы отпущено много шуток — и в последующие века ей высказано много горьких упреков по поводу засушивания мозгов. В шекспировские времена мозгам удавалось выживать и даже приносить яркие латинские плоды, как, например, в случае с одним из учеников священника Бретчгёдла (того самого, что крестил Шекспира) — Браунсвордом (одно время он преподавал в школе Стрэтфорда). Еще в XVI веке он будет упомянут рядом с Шекспиром в ряду поэтов, прославивших Англию: Браунсворд — своими латинскими стихами, Шекспир — пьесами и «сладчайшими сонетами».
Программа грамматической школы предполагала, что в течение нескольких лет ученик говорил на латыни, что в течение этих лет он не только прочел на языке оригинала, но запомнил наизусть прозаические и стихотворные тексты римских авторов, научился переводить их стихами и прозой, анализировать их грамматический строй, риторические приемы, понимать и воспроизводить основные тропы.
