Между тем в городе думали только о праздниках. Торжество мира происходило при военных приготовлениях. Неистовая радость наполняла царские чертоги, и так как близок был день отъезда в армию, то двор при прощании своем не пропустил ни одного дня без удовольствий. Праздник, веселость и развлечение составляют свойство русского народа, и хотя кротость последнего царствования сообщила некоторую образованность умам и благопристойность нравам, но двор еще помнил грубое удовольствие, когда праздновалась свадьба Шута и Козы. Итак, вид и обращение народное представляли шумные пиршества, и полугодичное царствование сие было беспрерывным празднеством. Прелестные женщины разоряли себя английским пивом и, сидя в табачном чаду, не имели позволения отлучаться к себе ни на одну минуту в сутки. Истощив свои силы от движения и бодрствования, они кидались на софы и засыпали среди сих шумных радостей. Комедиантки и танцовщицы, совершенно посторонние, нередко допускались на публичные праздники, и когда придворные дамы посредством любимицы жаловались на сие императору, он отвечал, «что между женщинами нет чинов». Часто, выскочив из-за стола с стаканом в руке, он бросался на колени пред престолом короля прусского и кричал: «Любезный брат, мы покорим с тобою всю вселенную». Посланника его он принял к себе в особенную милость и хотел, чтобы он до отъезда в поход пользовался при дворе благосклонностию всех молодых женщин.
Из «Записок» Екатерины Романовны Дашковой:
Отвращение, которое вызывал Петр III, усиливалось тем более, что он возбуждал всеобщее презрение и как нарушитель законов. При Елизавете те из сербов, кто нашел убежище во владениях Австрийского дома, а также венгры и другие народы, исповедующие православную веру, направили к русской императрице депутатов с просьбой пожаловать им земли в России, где бы они могли поселиться, ибо дольше не в силах были сносить притеснения католического духовенства, чрезвычайно могущественного при Марии Терезии. Хотя Елизавета была другом германской императрицы, она, вдохновясь сочувствием к преследуемым единоверцам, взяла их под свое покровительство. Депутатов хорошо приняли, переселенцам отвели земли на юге России, ссудили деньгами на покрытие расходов, связанных с переездом, и разрешили сформировать несколько гусарских полков. Один из депутатов, некто Хорват, тонкий интриган, раболепствуя, втерся в доверие к властям. Ему доверили деньги. Несколько тысяч сербов прибыли на предназначенные им места, получившие название «Новая Сербия». Хорват удержал у себя деньги, назначенные переселенцам, и стал обходиться со своими земляками как с крепостными. Эти несчастные со своими сетованиями дошли до императрицы; расследовать их жалобы на месте был послан генерал князь Мещерский. Однако болезнь Елизаветы, другие неотложные дела и, наконец, смерть государыни были причиной того, что по этому делу Сенат так и не вынес окончательного решения. После смерти Елизаветы Хорват приехал в Петербург и подарил по две тысячи червонцев каждому из трех наиболее влиятельных, по его мнению, вельмож, а именно: Льву Нарышкину, чей случай основывался на шутовстве, генералу Мельгунову и генерал-прокурору Глебову. Последние двое доложили об этом императору.
– Вы – честные люди, – сказал им Петр III.
Он похвалил их за то, что они не скрыли от него полученную взятку, и, забрав себе половину, пообещал пойти в Сенат и потребовать решение в пользу Хорвата. На другой же день он так и сделал. Россия, таким образом, потеряла много подданных из тех, кто готов был переселиться, уверься они, что их соотечественники довольны жизнью на новом месте.
Узнав, что Лев Нарышкин тоже получил деньги от Хорвата, Петр III отобрал у него всю сумму, не оставив даже половины, как двум другим, да еще несколько дней издевался над ним, спрашивая, куда тот потратил деньги, полученные в подарок. Подобные своекорыстные действия унижают даже частное лицо. Насколько же этот поступок, ставший известным всему Петербургу, увеличил всеобщее презрение к монарху! Все смеялись над Петром III и его глупым шутом Львом Нарышкиным.
Из «Записок» Екатерины II:
Его проекты, более или менее обдуманные, состояли в том, чтобы начать войну с Данией за Шлезвиг, переменить веру, разойтись с женой, жениться на любовнице, вступить в союз с прусским королем, которого он называл своим господином и которому собирался принести присягу, он хотел дать ему часть своих войск; и он не скрывал почти ни одного из своих проектов. Ярость солдат против Петра III была чрезвычайна. Вот ее образчик. После присяги, пока держали совет, войскам, выстроенным вокруг Зимнего деревянного дворца, было позволено снова надеть их прежние мундиры; один из офицеров вздумал сорвать свой золотой знак и бросил его своему полку, думая, что они обратят его в деньги; они его с жадностью подхватили и, поймав собаку, повесили его ей на шею; эту собаку, наряженную таким образом, прогнали с великим гиканьем; они топтали ногами все, что для них исходило от этого государя.
Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:
Это был отдаленный шум ужасной бури, и публика с беспокойством ожидала решительной перемены от великого переворота, слыша со всех сторон, что погибель Императрицы неизбежна, и чувствуя также, что революция приготовлялась. Посреди всеобщего участия в судьбе Императрицы ужаснее всего казалось то, что не видно было в ее пользу никакого сборища и не было в виду ни одного защитника; бессилие вельмож, ненадежность всех известных людей не дозволяли ни на ком остановить взоров; между тем как все сие произведено было человеком, доселе неизвестным и скрытным от всеобщего внимания.
Григорий Григорьевич Орлов, мужчина стран северных, не весьма знатного происхождения, дворянин, если угодно, потому, что имел несколько крепостных крестьян и братьев, служивших солдатами в полках гвардейских, был избран в адъютанты к начальнику артиллерии, графу Петру Ивановичу Шувалову, роскошнейшему из вельмож русских.
Княгиня Екатерина Романовна Дашкова была младшая из трех знаменитых сестер, из коих первая, графиня Бутурлина, прославилась в путешествиях по Европе своею красотою, умом и любезностию, а другая, Елизавета Воронцова, которую Великий Князь избрал между придворными девицами и фрейлинами. Все они были племянницами нового великого канцлера, гр. Воронцова, которой, достигнув сей степени тридцатилетнею искательностию, услугами и гибкостию, наслаждался ею в беспорядке и роскоши и не доставлял ничего своим племянницам, кроме своей случайности. Первые две были приняты ко Двору, а младшая воспитывалась при нем. Она видала тут всех иностранных министров, но с 15 лет желала разговаривать только с республиканскими. Она явно роптала против русского деспотизма и изъявляла желание жить в Голландии, в которой хвалила гражданскую свободу и терпимость вероисповеданий. …Молодая княгиня с презрением смотрела на безобразную жизнь своей сестры и всякий день проводила у Великой Княгини. Обе они чувствовали равное отвращение к деспотизму, который всегда был предметом их разговора, а потому она и думала, что нашла страстию любимые ее чувствования в повелительнице ее отечества.
