Глава II. Апология науки: просвещение и наука — источник социального процветания
азвитие в стране науки создало необычную ситуацию и породило проблемы, с которыми общество никогда не сталкивалось. Естественно, что последствия этого нововведения волновали многих: и тех, кто отчетливо представлял себе возникшую ситуацию, и тех, у кого она вызывала лишь смутное душевное беспокойство. Смятенность усугублялась еще и тем, что привычные общественные устои претерпели в петровские времена основательную ломку, и речь шла о том, чтобы вписать науку в общественную систему, подвергшуюся сильной встряске и находящуюся в большом динамическом напряжении. Такое положение дел вызывало особенно настороженное отношение к науке: не нарушит ли она окончательно и без того неустойчивое равновесие?
В первые десятилетия XVIII в. в защиту науки выступили идеологи просвещенного абсолютизма. Решительным сторонником концепции просвещенного абсолютизма был Феофан Прокопович; он последовательно отстаивал приоритет самодержавного монархического государства, противопоставляя его децентрализующим и деструктивным силам феодального общества, теократическим претензиям церкви. В его сочинениях «Духовный регламент», «Правда воли монаршей», «Слово о власти и чести царской», «Розыск исторический» христианская вера рассматривалась не как высшая ценность, а как инструмент для достижения блага и процветания государства, обеспечивающего «гражданский мир». Единомышленник Петра I, участник его «ученой дружины», он всецело поддерживал политику создания в России сильного государства, мощь которого основывается на развитом горнорудном, фабричном производстве, сильной армии, флоте, нуждающихся в прогрессе человеческой мысли.
Прокопович сам был большим любителем науки. Читая лекции в Киево-Могилянской академии, он увеличил объем курса натурфилософии; благодаря его инициативе студенты познакомились с работами Н. Коперника, Г. Галилея, Р. Бойля, О. фон Герике, получили сведения по механике, рекомендации по изготовлению барометров, геодезических инструментов. В петербургской академической среде его знали как «любителя физических экспериментов» (46, 207), он проводил астрономические наблюдения, пользуясь телескопом, интересовался микроскопами, научным инструментарием.
В 1721 г. был обнародован «Духовный регламент», составленный Феофаном Прокоповичем и отразивший изменившееся при Петре I положение русской церкви, подчинение ее светскому государству. В регламенте вопреки мнению непреклонных последователей православной ортодоксии объявлялось, что обучение наукам допустимо и даже желательно.
Поддержку развивающейся в России науке оказывали поэтические сатиры А. Кантемира, сторонника просвещенного абсолютизма, известного тем, что защищал он не столько идеи абсолютизма, сколько идеи просвещения. На дипломатическом поприще Кантемир содействовал расширению связей русских и зарубежных ученых. Встречаясь с выдающимися мыслителями и учеными — Вольтером, Ш. Л. Монтескьё, Б. Фонтенелем, П. Л. М. Мопертюи, у которого прослушал двухлетний курс математики,— поддерживая с ними переписку, он помогал распространению их идей в России и облегчал им знакомство с трудами, публикуемыми на его родине.
По проблемам, касающимся науки, много писал В. Н. Татищев. В его работах обсуждалась существующая в стране система образования, условия для развития науки в абсолютистском государстве, взаимоотношения науки и церкви; Татищев дал классификацию наук на основе критерия их полезности.
Социальные аспекты развития науки того времени всесторонне рассматривались в «Рассуждении о пользе наук и училищ». Выясняя влияние науки на общество, нельзя было — особенно в обстановке крепнущего абсолютизма — пройти мимо вопроса об отношениях науки и государства: в каких государствах успешнее развивается наука, нужна ли ей «вольность», или она может процветать под эгидой абсолютизма? Первая точка зрения имела своих сторонников в России, о чем свидетельствует Татищев: «Я слышу некоторые рассуждают, что вольность расширению и умножению богатств, сил и учению, а неволя искоренению наук прилична есть» (93, 122). Но Татищев — и он был, конечно, не одинок — полагает, что, несмотря на примеры, как будто подтверждающие правильность таких утверждений, не меньшее число фактов доказывает обратное. Самый убедительный среди них —Франция, «государство самовластное», в котором «любомудрием государей и прилежностью подданных отчасу науки умножаются и процветают...» (93, 122—123). И Татищев делает вывод: «Вольность не есть сущая и основательная причина наук распространению; но паче тщание и прилежность власти наибольшие того орудия суть» (93, 123).
Идеал просвещенного абсолютизма пользовался несомненной популярностью среди передовых деятелей России первых десятилетий XVIII в.
Во взаимоотношениях науки с государством оставался неясным еще один вопрос: не являются ли науки сами по себе пособниками вольности и опасностью для абсолютизма? Татищев сообщает, что «светские и люди, в гражданстве искусные, толкуют, якобы в государстве, чем народ простяе, тем покорне и к правлению способнее, а от бунтов и смятений безопаснее, и для того науки распространять за полезно не почитают» (93, 63).
В XVIII в. соотношение науки, экономики, государства, политики вырисовывалось еще недостаточно четко, и Татищев был озабочен тем, чтобы возбудить доверие к наукам, показать, что нет прямой зависимости между расцветом наук и смутами в государстве. Внося успокоение в умы, он напоминал: «Турецкий народ перед всеми в науках оскудевает, но в бунтах преизобилует» (93, 66).
В свое время для защиты Британского королевского общества, обвиняемого в том, что распространяемая им экспериментальная наука плохо влияет на нравственность и религию, нарушает общественные интересы, подрывает устои государства, в Лондоне в 1663 г. Т. Спрат опубликовал книгу «История Лондонского королевского общества», написанную им по заданию общества. Книга неоднократно переиздавалась в XVII и XVIII вв. Автор ее утверждал, что развитие наук не представляет непосредственной угрозы спокойствию в государстве: «Говорят, что экспериментальная наука делает людей заносчивыми, непокорными власти. Но покорность невежд и глупцов — это рабство животных. Истинное знание учит людей сознательному подчинению» (119, 428). В книге развеивались опасения по поводу того, что наука вносит смятение в молодые умы, что эксперименты порождают привычку к пустым, никчемным занятиям; доказывалось — опыты приучают к плодотворной деятельности, напряженному, целесообразному труду. Члены Королевского общества заявляли, что наука заслуживает признательности уже за то, что возрождает «чистоту и краткость языка, когда числу вещей соответствует и число слов», совершенствует мышление, требуя «скупого, лаконичного, естественного способа высказывания, позитивных суждений, ясного смысла, когда все вещи приводятся, насколько это возможно, к математической простоте» (119, 113).
