Кое-чему, как видите, быстрина нас научила. И за науку эту мы заплатили не так уж дорого. Могли бы поплатиться гораздо жёстче. Северная Двина - река серьёзная, и с ней на «ты» обращаться нельзя.
Лодок перебывало у нас много. Я и мои старшие братья выросли в Архангельске на берегу Северной Двины и каждую свободную минуту проводили на воде. Каждое лето мы в складчину с ближайшими соседями и приятелями братьев покупали лодку, шпаклевали её, смолили, красили и спускали на воду. Лето она стояла у одной из архангельских пристаней, и мы каждый вечер совершали большие поездки. Осенью мы вытаскивали её из воды и либо привозили на двор, либо продавали. Ещё чаще её у нас крали. С последней моей лодкой случилось то же, но при обстоятельствах чрезвычайных, о которых стоит рассказать.
В то лето я работал на острове Зеленец, разгружая и нагружая баржи. Зеленец лежал в морском рукаве, довольно далеко от города, и попадать туда было нелегко. Надо было сперва переехать на пароходике к вокзалу, лежащему на левом берегу реки, и уже оттуда пройти километров пять берегом до Зеленца, на который в отлив можно было попасть посуху. Вечером после работы приходилось проделывать этот путь в обратном направлении. Всё это было сложно и хлопотно, съедало много времени, и в конце концов я решил приобрести лодку, чтобы в ней и ездить на работу.
Так я и сделал. На лодке я попадал на работу более коротким путём. Но путь этот был нелёгок. Чтобы поспеть на работу к шести часам утра, мне приходилось вставать в четыре. Сонный, я брёл через весь город к пристани и садился в лодку. Часа полтора грёб до Зеленца и попадал как раз к началу работы. Окончив рабочий день, опять садился в лодку и через полтора часа был у городского берега. Добравшись до дому, я ужинал, без сил валился в постель и засыпал до четырех часов утра.
Так прожил я это трудное лето и к осени, окончательно изведясь, бросил работу на Зеленце. Что касается лодки, то до поры до времени я оставил её на острове.
Время шло. С каждым днём становилось холоднее. Надвигалось время штормов. Дотянув до последнего, в октябре я собрался, наконец, ехать за лодкой, чтобы перегнать её в город. Был ветреный день. Я доехал до вокзала на пароходе и оттуда прошагал пешком до Зеленца. Лодка оказалась на месте, но была наполовину залита водой. Очевидно, она дала течь. Надо было срочно переправить её в город и вытащить на берег.
Я вычерпал воду найденной тут же большой консервной банкой, принёс спрятанные вёсла и руль и собрался ехать. Но одному ехать не хотелось. Когда едешь в лодке один, то, сидя на вёслах, приходится постоянно оборачиваться через плечо, чтобы держать верное направление. На Северной Двине течение очень быстрое, и это делает греблю в одиночку ещё более трудной. Лодку сносит течением, и надо всё время подправлять курс.
Я стал искать попутчика, чтобы посадить его на руль и грести спокойно. Но в воскресный день Зеленец становился почти необитаемым. Рабочие расходились и разъезжались по домам. Оставались только сторожа при бараках и складах.
Долго бродил я по острову, прежде чем нашёл, наконец, попутчика. Это оказался длинноусый флегматичный дядя лет пятидесяти со странной фамилией Паук. Выглядел он мешковатым, неуклюжим, и видно было, что он к реке непривычен и мало разбирается в делах мореходных. Ни грести, ни править он не умел. Помощник был явно плох, но у меня не было выбора. Я посадил его на корму, объяснил, как управляться с рулём, и сказал, что по ходу дела буду давать самые подробные указания.
- Ну и ладно, - сказал добродушно мой мешковатый попутчик. - Тогда поехали.
И мы поехали. Погода стояла мерзейшая. В лицо бил холодный порывистый ветер. Холод меня не смущал: сидя на вёслах, поневоле согреешься. Хуже было то, что крепчавший ветер развёл большую волну. Надвигался шторм. На Северной Двине при быстром её течении и полуторакилометровой ширине разгулявшийся ветер - вещь неприятная и небезопасная.
На этот раз шторм был не так силён, но если учесть, что моя лодка была тяжеловата на ходу, что я был единственным гребцом и грести против тяжелой волны надо было по меньшей мере полтора часа, то положение моё следовало признать незавидным.
Я сказал - полтора часа, но за полтора часа я выгреб в шторм меньше половины пути. А впереди предстояла самая трудная его часть, так как я приближался к выходу на двинской простор, где волна была в два раза сильнее, чем в рукаве, которым я шёл до сих пор.
Я измотался за эти трудные полтора часа, но об отдыхе не могло быть и речи. Паук не мог сменить меня на вёслах, а с каждой минутой грести против крутой волны становилось всё труднее. К тому же неудачи, начавшиеся с никудышного спутника, не прекращались. В самый ответственный момент обнаружилось, что лодка течёт так сильно, что надо непрерывно откачивать воду. Я нашёл дыру в днище и заткнул её носовым платком, но это не слишком помогало делу.
Тогда я велел Пауку оставить руль и переключиться целиком на откачку воды. Он принялся за дело хотя и не умело, но старательно. Черпака не было. Его заменяла консервная банка, хоть и довольно большая, но явно недостаточная для откачки воды при такой серьёзной течи. Паук работал, как мог, но вода хоть и понемногу, а прибывала. Скоро стало жарко и Пауку. Подняв голову и не переставая работать своей банкой, он впервые спросил с тревогой:
- Слушай, друг, а как оно, этого, доплывем мы с тобой?
Мне ничего не оставалось, как ответить бодрым голосом:
- Доплывём.
Но плыть было всё труднее. Лодку начало пошвыривать волной очень резко, и выгребать против такой волны становилось невмоготу. Если бы Паук спросил меня ещё раз, доплывём ли мы, я, пожалуй, не знал бы, что ему ответить. Я нажимал на вёсла из последних сил, но сил оставалось уже немного.
Трудно было в таких условиях ожидать чего-либо хорошего, но то, что случилось через два с половиной часа после отплытия нашего с Зеленца, было совсем скверно. Пытаясь выгребать против большой волны, я так нажимал на вёсла, что одно из них не выдержало и сломилось у самой уключины.
- Ну вот и приехали, - сказал я, глядя вслед уплывающей половине весла.
- Ага, - отозвался мой Паук довольно спокойно, и я впервые подумал, что всё-таки мне повезло на спутника в этом путешествии.
Мне не пришлось ни успокаивать его, ни призывать к порядку. Он продолжал орудовать банкой, выкачивая из лодки воду, и, видимо, не был обескуражен нашими приключениями. Я уже с удовольствием глядел на моего сотоварища, и длинноусое добродушное лицо его вовсе не казалось мне теперь, как это было в начале знакомства, невыразительным и равнодушным. Он все-таки был молодец, этот Паук. Промокшие, охолодавшие, усталые и голодные, мотались мы теперь по воле волн, не зная, что будет с нами в следующую минуту, но Паук мой не исторгал ни жалоб, ни стонов.
