– А Вы не могли бы, товарищ капитан, заменить мне солдатика, раз его не пускаете?
– Фу ты гадость, – и продолжал:,
– Она посмела сказать мне, чтобы я бежал домой и посмотрел, нет ли у моей жены солдата. Потому, что только глядя на меня, кисломордого, хочется чего-то другого, послаще.
Мы покатывались от хохота. Я ещё вернусь к этому капитану, вносящему своей простоватой натурой весёлую отдушину в нашу жизнь.
Внутри вч сразу после небольшого КПП стояли стандартные длинные казармы, за ними был склады одежды и продовольственный, возле забора, перпендикулярно казармам, была столовая, за ней конюшня на одну лошадь и свинарник на пяток свиней. Посредине была большая площадь-плац для строевой подготовки, сбоку залитый и огороженный каток для хоккея, казарма для спортсменов и ансамбля песни и пляски.
Было учебное помещение с несколькими классами, клуб на четыреста мест и здание штаба с медпунктом. Завершал этот архитектурно-казарменный ансамбль наружный туалет на тридцать очков.
Я бы не писал о туалете, учитывая не эстетичность темы, если бы не сибирские морозы, доходящие при мне до пятидесяти двух градусов и превращающих обыкновенную житейскую процедуру в проблему.
Был в своё время такой анекдот:
Рассказали одной симпатичной Кошечке, что прибыл к ним во двор красавец, пушистый сибирский Кот. А Кошечка хотела иметь породистое потомство. Вот и пошла она к нему, предварительно тщательно умывшись и приведя в порядок шерсть, оставив своих подруг, которые нетерпеливо её ждали. Той долго не было, а когда явилась, то на расспросы подруг ответила, что Кот очень интересный рассказчик.
Целый час он говорил Кошечке, как отморозил свои мужские, вернее котячьи достоинства.
Нет, нет! Не подумайте ничего плохого. У меня с этим тогда было всё в порядке, но что бы не случилось худшего, нам всем нужно было принимать определённые меры, каждому свои, но об этом вслух говорить в приличном обществе, которым надеюсь, вы являетесь, не принято.
Было несколько обморожений, когда кто-то из солдат опрометчиво выскакивал ночью, не опустив на шапке боковых клапанов, а на утро у него уши были размером в ладонь и красные настолько, что в темноте, наверное светились. Но сильные морозы были непродолжительными.
Средняя температура была в районе минус двадцати градусов.
Умывальник был в конце казармы. Тёплой воды не было, мылись ледяной, но после сильного мороза она казалась горячей настолько, что обжигала тело, тем более когда я после зарядки на морозном воздухе и обтирания тела снегом, мылся до пояса..
Командирами отделений в нашем взводе были сержанты Боря Крамаров из Волгограда, Юрий Овчинников из уральского города Миасс и Баранов.
Первые были нормальными людьми и впоследствии я с ними подружился, а
Баранов был солдафон и скотина, поначалу буквально издевающаяся над своими подчинёнными.
Дело в том, что мы попали служить когда существовали ещё сатраповские, жестокие порядки заведенные в Красной армии и поддерживаемые при маршале Жукове.
Жукова Хрущёв снял летом 1958 года, но его порядки продолжались по инерции и дальше.
Царило полное, почти рабское владычество сержантов и офицеров над солдатами. Тот же Баранов заставлял солдата, чем-то даже нечаянно насорившего в казарме, лазить по-пластунски под кроватями, вытирая там собою пол, или за малейшую провинность лазить по-пластунски по плацу или так же залазить в столовую. И никому не могло придти в голову пожаловаться, потому что никто на эту жалобу не отреагировал бы, а жалобщика свели бы со света. Был во всей армии распространён метод борьбы с окурками. Замеченный офицером или сержантом брошенный на землю, или не доведи Господи на пол окурок, клали на одеяло или простынь, которую взвод брал за края, и несли его бегом на расстояние, зависящее от фантазии начальника, а потом закапывали на глубину, какую самодур скажет. Это считалось безобидной воспитательной мерой, навсегда отучающей сорить в расположении части. И что интересно.
Во всех армиях мира, как мы знаем из кинофильмов, печати, книг – наказания, унижения, оскорбления и даже издевательства, принимаются коллективом гораздо спокойнее, чем лично обращённые к кому-то. Хотя, наверное, нужно наоборот.
Я в силу своего характера болезненно переносил подобное, даже не обращённое ко мне хамство..
Это было заметно и отцам -командирам, и меня старались перевоспитать. Но вскоре всё изменилось.
Нас срочно собрали в клуб. На сцену поднялся Начальник Управления строительными войсками всей этой громадной стройки, бывший кавалерист, одноглазый полковник Г.Л. Примин, впоследствии генерал.
О нём можно много рассказывать, что я сделаю позже, а сейчас с некоторым недоумением, которое у меня было и раньше отмечу, что в те годы бывшие кавалеристы были в моде и им поручали ответственные посты.
Так, председателем Всесоюзного оборонного общества содействия армии, авиации и флоту, сокращённо – ДОСААФ, был кавалерист, участник обороны Москвы, генерал Белов, с которым мне довелось в
Москве на аэродроме Тушино побеседовать; командующим ВДВ был совершенно дряхлый (хотя ему было всего 60 лет), с трясущимися руками и головой, генерал-полковник Тутаринов, который мне пожимал руку, премируя деньгами за показательный прыжок, на площадке приземления Хомяково под Тулой. Мне тогда представилось более правильным, чтобы этот старичок сидел на завалинке и рассказывал бы своим внукам что "были люди в наше время".
Мне кажется, что должности в Советской армии получали люди, критерием для назначения которых была личная преданность начальству, тогда Хрущеву.
И если генерал Тутаринов явно не соответствовал той должности, которую занимал, то полковник Примин был бравым ещё офицером и, как я сейчас понимаю, прекрасно справлялся со своей работой, хотя и были у него некоторые чудачества, с которыми мне придётся столкнуться и воспользоваться ими.
Примин поднялся на сцену и объявил нам, что с сегодняшнего дня все неуставные наказания в армии отменяются. И даже привёл примеры наказаний, чему мы были страшно удивлены. Он предупредил, что если такие наказания будут проводиться, то повинные в этом офицеры и сержанты будут строго наказаны.
Нам, солдатам, в случае применения сержантами и офицерами неуставных наказаний, надо жаловаться. Но тут же предупредил, что не допустит снижения армейской дисциплины и нарушения её будут строго караться. Мы были рады такому ходу событий, но некоторые сомнения нас одолевали. Не поверил в серьёзность предупреждений и сержант
Баранов. Хотя он попридержал свой агрессивный пыл, но заставлял своих подчинённых чистить себе обувь, стирать гимнастёрку. Пока на него не жаловались, ему сходило с рук. Но вскоре он был переведен в строительную часть без особого наказания. А самым строгим наказанием считалось перевод в подразделение, занимающееся разгрузкой цемента.
