— Никого. Четыре камеры от изолятора блокировкой отделены, ключ от нее только у начальника режимной части. Упакованы глухо. Ты ведь с воли недавно, что там, Андрюха?
— Дома у тебя все пучком, а насчет движения в городе — стрем голимый. Я передачи вам собирал, к Культурному в «Лотос» приехал, он мне не с общака, а с личных сто штук дал, и больше я к нему не обращался. Валет материт их, блядей, пацаны, говорит за воровское парятся, а эта плесень старая капусту жмет, с понтом сто лет жить собрался и в тюрьме не сидеть. Да всем, короче, выгодно, что ты в кадушке и вышак схлопочешь. Захотела бы блоть вытащить тебя из этой трясины, по крайней мере, шевелилась бы маленько, а они покатывают по Чите на «Мерседесах» и думают: «Святой — пацан заебатый, не расколется». Правильно, Олега, и сделал, что показания дал.
— Андрюха, а Воробей где, не знаешь?
— Да козлина он, Эдька. Я ему деньги на хранение дал, а он машину себе на них купил и в бега пустился. Не видел я его уже месяца четыре.
Пятого июня на «четверку» приперли Кота и поместили в соседнюю со Святым камеру.
Как обычно, к братьям зашел Грознов.
— Так — сел он на нары и достал из кармана кителя блокнот с ручкой — жалуйтесь.
— Все путем, Сергей Николаич, перед забоем так жить можно.
— Шутки у тебя, Олег, черные.
— Извини, Николаич, но жалоб действительно нет. Кого за стенку сунул?
— Костю. Неделю назад Ушатов самолетом припер его с Казахстана, а вчера Кунников разрешил поместить вашего дружка сюда.
— Сколько ему наболтали?
— Пока пять. Зашлите ему трусы да майку, он говорит, что на нашем КПЗ сотрудник милиции, который ночью дежурил, украл у него белье, бритву и кое-что из продуктов.
— Может быть — согласился Святой — меня когда с Иркутска привозили на следствие, постоянно на КПЗ легавые обворовывали.
— Вопросов и жалоб значит, нет, тогда собирайся, поедешь со мной.
— Скажи хоть куда — сдернул с веревки трико Олег.
— Следователь свидание разрешил, к двенадцати в Управление жена твоя с ребятишками подойдет.
— Понятно. Что головой крутишь?
— Да смотрю на тебя и вспоминаю, как нам информация поступила, что первомайцы перегонщиков иномарок на трассе грабят. Мы тогда две недели подряд в Чернышевск на поезде уезжали, а там — на первый же караван подсаживаемся, оружие к бою и вперед.
— Ну и что?
— А то, придурок, если бы ты нам со своей бандой попался тогда, представляешь, чтобы было?
— Да-а, дыр друг другу мы бы наковыряли. Не в курсе, как там на централе Культурный поживает?
— Он один в камере, ходит сутками и помалкивает, а в городе от его имени для тебя сто миллионов собирают.
— Зачем?
— Чтобы ты показания изменил.
— Точно?
— Заяц трепаться не любит — хитро прищурился Грознов.
— Передай этому пню, что в нашей жизни не все продается.
В начале первого Святой наблюдал из окна кабинета Кунникова, как Ушатов заводил его семью через парадный вход в здание Управления Федеральной службы контрразведки.
— Ну, привет, стрижи — обнял Олег сыновей — как живете?
Максим и Игорь молчали.
— Вчера на вокзал собирались ехать, я почтовый ящик проверила, а там бумажка и на ней написано, что тебя расстреляют.
— Не обращай, Ленка, внимания. Когда мы председателя «Юникса» убили, то весь поселок радовался его смерти, а теперь ждут — не дождутся, когда меня в расход пустят, у тех, кто из себя ничего не представляет, злорадство видимо в крови.
Игореха прижался к уху отца и капая горячими слезами ему на щеку, прошептал:
— Папа, ты когда-нибудь вернешься?
***
В начале 1995 года в актовом зале штаба Читинского следственного изолятора состоялось первое судебное заседание. Все было, как всегда.
— Встать, суд идет, — подняла забитое людьми помещение на ноги секретарша.
Среднего роста лысоватый судья аккуратно положил перед собой на желтый полированный стол три тома обвинительного заключения и строгими глазами шерстнул по трем клеткам с подсудимыми.
— Прошу всех садиться.
Больше сотни человек опустились кто в мягкие кресла, а кто на жесткие скамейки, почти бесшумно.
— Судебное заседание объявляю открытым. Обвиняемый Иконников Олег Борисович, встаньте.
В первой, ближней к суду клетке — вместе со Святым сидели Эдька, Агей, Слепой, Кореш, Сэва, Десяток и Кот. Олег встал.
— Обвинение в суде поддерживают прокуроры Квыльченко, Малинина и Блочкова. Отводы к обвинению у вас имеются?
— Нет.
— Объявляю вам состав суда. Председатель я, фамилия оя Азаров. Народные заседатели Бабушкина, Очкасова, а также запасной заседатель Куприянова. Иконников, вам понятно то, что я сейчас сказал?
— Да.
— Отводы к суду имеете?
— Нет.
— Понятно, садитесь. Обвиняемый Иконников Эдуард Борисович, встаньте…
Во второй клетке, на длинной скамье, повольготней, в смысле физического пространства, устроились Ветерок, Рыжий, Гуран, Беспалый и племяш Ветерка. В третьей, как и в первой, было тесновато, но не от количества арестантов, а от малых размеров клетушки. Даже отсюда Олег видел, как необычно спокоен Культурный. Привычную для себя, жевательную резинку он не мусолил, а, смежив белесые ресницы глаз, о чем-то гонял. Зло буравили Святого Ловец с Торопыгой. Шептались Калина и Весна. Черный от суда стек. После очной ставки со Святым, Калина понял, что спекся, и адвокатше своей Калошиной пообещал «Мерседес» в случае если она выдернет его до суда под залог. Ольга Викторовна призадумалась. Очень уж хотелось заиметь престижную иномарку, тем более, что козырь для этого у нее имелся. Две недели назад в городе не без ее помощи убили известную судью Рубину, и Ольга Викторовна естественно отлично знала убийцу, но как говорится, и хочется, и колется. «Вывернусь» — наконец решилась она и слила информацию Ушатову (Грознов к этому времени в ФСК уже не работал), потребовав взамен свободу для Калины. «ГБэшники» сыграли и вместо Калины под залог в триста миллионов выпустили Черного, а тот, вмиг забыв подельников, из-под «колпака» дюзнул. Бывшего таксиста Плоткина Ушатов с Краевым раскрутили в три дня и Калошиной вместо «Мерседеса» досталась тюремная камера.
— Подсудимый Ловцов, встаньте.
— Гражданин судья, у меня есть заявление.
— Пожалуйста, Ловцов, слушаем вас.
— Иконников Олег находится сейчас в состоянии наркотического опьянения, и я требую, чтобы вы его немедленно отправили на освидетельствование.
Не только Святой повернулся к Грихе, все, кто находились в клетках, смотрели на него с удивлением. Бродяга просто не имеет права делать таких заявлений никогда и ни на кого. С минуту посовещавшись на месте, суд отказал Ловцу и принялся за оглашение обвинительного заключения.
